Мне бы хотелось не иметь к этой истории никакого отношения.
Быть эпизодической филигранной тенью в двух абзацах. Той тенью с красной помадой на губах, что улыбнулась бедному потерянному мальчику где-то на повороте у Невского, внеся в его жизнь 2 мг дофамина. Ему бы с лихвой хватило, чтобы добрести в тот ноябрьский вечер до дома и не чокнуться.
Мне бы польстила такая роль. Добрый ангел, что появляется на мосту в адский ливень, улыбается нездешней улыбкой Джоконды – и исчезает, аки мимолетное видение. Быстрее, чем даунская способность мозга критически оценить произошедшее.
Антон говорил, он часто видел ангелов в Питере. И это всегда происходило на мостах.
Они улыбались ему. С тем выражением лица, которое вынуждало широко скалиться в ответ, даже если две минуты назад ты сломал ногу в крышесносной аварии. Ты не уверен, что доживешь до утра – но ангелам при встрече не улыбнуться не можешь.
Антон говорил, это вшито в ДНК.
Я бы хотела быть таким мимолетным ангелом в его истории. Но эта роль (а заодно и роль дьявола) в нем уже была занята.
Мне же досталось… Хм…
Одна его психиатр исповедовала радикальную ветвь христианства. Она говорила, чтобы уменьшить внутреннее страдание, нужно перенести желание вредить себе на что-то вовне. Сделать процесс получения боли частью своей ежедневной рутины, сделать боль легальной. Так что Антон купил себе доску с гвоздями и с того самого дня каждое утро занимался мазохизмом уже в пределах общественной нормы. Эта штука с гвоздями называется «садху».
Меня он тоже называл садху. Я была ходячим олицетворением всего, во что он боялся превратиться из-за своей гребаной шизофрении.
– Принимаете Аминазин?
Антон кивнул и дернул глазом. Нахождение в кабинете психиатра, прежде приносившее спасительное чувство покоя, теперь все чаще превращалось для него в испытание на прочность. А Анна Андреевна из друга и чуть ли не родственницы превратилась в прокурора, что по непонятным причинам пытался уличить Антона во лжи.
– В прежней дозировке? – Антон снова кивнул. – Тогда почему вы уступили своей подруге место у окна?
Антон скосил взгляд на соседнее кресло, где, скучающе закинув ногу на ногу, копалась в своем телефоне Джанджа. Раздосадованная глупым проколом Антона, она теперь демонстративно не обращала на него внимания.
– Я просто привык сидеть слева, – сбивчиво пробормотал он. – Просто забыл, что вы просили меня садиться ближе к окну, с кем не бывает.
Это была очевидная ложь, и все трое об этом знали. Антон разучился врать уже очень давно. Даже раньше, чем закончил карьеру актера и обнаружил себя в эпицентре болезни. Джанджа презрительно закатила глаза.
– На предыдущем сеансе вы говорили мне ровно обратное, – Анна Андреевна приподняла бровь, будто сняла с предохранителя пистолет, что целился Антону в голову. – Что вам так нравится место у окна, что теперь вы всегда будете отбивать его у Джанджи.
Это был конец. Фиаско.
Если она напишет, что он врет – пиши пропало всему плану на освобождение.
От напряжения парень закачался на месте. Как выбраться из квеста? Выход где-то на поверхности! Он должен найти его немедленно! Ведь план такой замечательный! Он не имеет права напортачить.
Анна Андреевна глубоко вздохнула, покачала головой и протерла очки. Затем повернулась к соседнему креслу.
– Джанджа, ваша так называемая «забота» играет с ним злую шутку, вы понимаете?
Девушка болезненно хмыкнула и оставила вопрос без ответа. Но Антону показалось, что та выглядит немного более задетой, чем обычно.
Раньше Джанджа имела нездоровую тенденцию материться на психиатра при первой нападке в ее сторону. Антон не любил мат, но сегодня тот был бы уместен. Ему не нравилось ощущать себя виновным в собственном существовании. Будто совершил что-то предосудительное. Будто от его поведения страдал хоть кто-нибудь, кроме него самого.
