Предисловие
Свободу утопии!
Утопия – это такое место, куда хочется, как в советском анекдоте, который вспомнил Михаил Румер-Зараев в своей книге, улететь на «ероплане» к «ядреной матери». Но утопия – это и такое место, не куда, а откуда хочется улететь, сбежать, скрыться. Принудительное осчастливливание по заранее обозначенному плану не всегда оказывается жизнеспособным, а избранные для экспериментов места – пригодными для жизни.
Очень многие утопии становятся антиутопиями. Автор «Конца утопии» показывает это на нескольких характерных примерах из разных эпох, в основном – «от сохи», из области аграрной. Потому что сам Михаил Залманович знает ее лучше всего, исходив сельскохозяйственную тему ногами, будучи аграрным журналистом и писателем в советские годы. Теперь таких нет, он единственный, кто знает аграрную утопию, обернувшуюся антиутопией, в лицо, живьем.
Содержание и вопросы этой книги напоминают о нескольких очень разных авторах. Международный бестселлер экономиста Дарона Аджемоглу и политического ученого Джеймса Робинсона называется в русском переводе «Почему одни страны богатые, а другие бедные». Почему один и тот же город, разделенный американо-мексиканской границей и населенный, по сути, одними и теми же людьми, представляет собой два типа существования, два уровня богатства и качества жизни? Почему, если смотреть из космоса, Южная Корея – будто елка в новогодней гирлянде, а Северная – черная дыра со слабым огоньком на месте столицы? Потому что в одной части разделенного города и страны есть работающие институты, а в другой нет – отвечают Аджемоглу и Робинсон. Потому что, мог бы добавить Михаил Румер-Зараев, в одной части реализовывали утопию, а в другой – нет.
Но почему «Огни в Степановском» (так называлась книжка отца автора, известного журналиста, репрессированного Сталиным) горят именно в Степановском – деревне кулаков, а не в Покровке – деревне батраков? Эти два села стояли (и стоят) рядом, а жили – по-разному. На это невозможно найти ответ, хотя фабула известна: одних противопоставили другим, сделали их инструментом насильственной реализации утопии. Другой вопрос: почему голые каменные пространства Палестины не смогли освоить арабы, а сделали это евреи? Ответ на этот вопрос, кстати, Румер-Зараев находит у Артура Кестлера в притче 1930-х годов, но притче документальной: молодой феллах говорит старому о евреях, осваивавших проданные арабами бесплодные земли – во всяком случае, они казались им бесплодными:
«– Псы они и сукины дети, но работать умеют. Вырастят на этом каменном холме помидоры, дыни и бог знает что еще. Мы слишком ленивы, ей-богу.
– Ты рассуждаешь как дурак, – презрительно отвечает старик. – Я живу для этого холма или он – для меня?»
Кибуцники научились жить для холма. Чтобы он стал в результате жить для них. Хотя сами они просто думали, что реализовывают свой идеальный план.
Второй автор, который пришел на ум после прочтения «Хроник социальных экспериментов», – тоже по еврейской части, даром что треть книги «Конец утопии» – о кибуцах. Это классик современной израильской литературы Меир Шалев, множество романов которого как раз об этом – о попытках, по словам другого классика той же литературы Амоса Оза, соединить в Палестине идеи сионизма с русским народническим сознанием. И это тоже утопия, и за нее люди отчаянно боролись десятилетиями и, вообще говоря, добились успеха, благодаря которому она не превратилась в антиутопию. Но вывод из этой истории не в пользу утопии – он в конце предисловия.
Развивая мысль Питирима Сорокина об отличиях реформы и революции, автор «Конца утопии» делает важный вывод: «…реформы, идущие вразрез с «базовыми инстинктами» народа, можно назвать реализованными утопиями. Они воплощаются в жизнь, когда некая абстрактная идея, рожденная в головах людей или одного человека, становится формой существования общества. Утопичен такой проект потому, что он идет вразрез с природой человека, сложившейся социальной практикой, хозяйственной традицией. Он может быть навязан обществу или тому или иному его слою насильственно (иногда и не навязан, а принят добровольно для себя группами идеалистов-энтузиастов) и существовать годы, десятилетия, но, в конце концов, исчезнуть разными путями – за счет другой силы или трансформироваться в более приемлемую для человеческой природы форму».
