Я сидел на скамейке около подъезда своего дома. В висках почти перестало стучать. Вера была очень убедительна, когда на чем свет крыла меня матом со своего Израиля. Да, я был, может, не прав, что дал волю эмоциям, наверняка не прав. Только исправить уже ничего нельзя. Лет десять назад, это может подтвердить любой, меня бы Кондратий хватил от таких новостей, а теперь ничего, помучился с неделю, и все – белый лист. Деньги. Деньги не заработал, а значит, потерял: ну что ж с того – мы часто что-то теряем, чтобы кто-то другой это нашел. Когда-нибудь таким счастливчиком стану и я. Очень немаловероятно.
Все, к черту хандру. Надо походить, побегать, если придется. В телефоне есть музыка, надо послушать что-то срочно, прям первое попавшееся. Нет, не то, это тоже не то, Стинг, стоп: «I hate to say it, but it's probably me»[2] – это прямо в точку, долбан, прямо в точку. Когда ты не главный – молчи в тряпочку, умолкни и не вспоминай о своих регалиях и талантах. Ты уже однажды уехал из города, где вершил дела в бригаде молодых и амбициозных, не у руля, естественно, и теперь история повторилась. Правда, тебе уже сорок, удали поубыло, но зато город попросторнее и поцентровее. Терпи и лезь. Как сказал один персонаж из выпуска новостей – работайте, братья.
Элен стояла у окна и смотрела на подъезжающий катафалк. Водитель едва-едва смог развернуться на крохотном пятачке двора и, выйдя из машины, раскуривал сигарету. Эльза услышала дребезжащий рокот древнего движка автобуса раньше остальных и уже выбежала на улицу с табуретами.
Темный смрад стоял в квартире, смешалось все: тлен разлагавшегося тела, перегар отца и прочие запахи немногочисленных гостей. Гроб был простой, в черной драпировке – даже в чем-то очень шел матери своей незамысловатостью. Её тонкие и нежные черты будто светились болезненной синевой из его глубин. Ажурный воротник прикрывал почти всю шею, а дальше до самых пят шло глухое платье, заканчиваясь аккуратными лаковыми туфлями. Спокойная и тихая, как при жизни.
Отец, напротив, больше походил на мертвеца.
Нэд Раух был сильным мужиком. Он перенес многие невзгоды, живя в Городе № 18 – это его отчий край, его родовое гнездо, если так можно говорить при нынешних делах в государстве. Когда-то, юнцом служа в местном театре, он часто мотался в столицу, чтобы попытаться как-то пробиться в люди, бывал в Генеральном театре на прослушиваниях, бухал в трактирах с местными актерами и заводил, как ему казалось, полезные знакомства. А потом – все. Какое-то недоразумение. Молодой Нэд не понял, что произошло, а старый бы и объяснил, но вот незадача: между ними уже пролетело двадцать лет жизни.
Теперь на нем небольшая мастерская при том же местном театре, и, как и обещал директор последнего те же двадцать лет назад, «ничего, не помер». Шить пуанты и костюмы уже помогают дочери, а там со временем, глядишь, и еще мысль созреет какая. Но вот Лили не вернуть.
Будущую жену Нэд встретил сразу после третьей или четвертой поездки в столицу. Тихая невысокая девочка сидела в шумном трактире и читала в углу, пока он с прочими приводил себя в надлежащий пятничный вид дешевыми стопариками. Почему она, больше того, почему для неё он – загадка. Недаром говорят, что плюс и минус притягиваются, но коротнуло и заискрило между ними в тот вечер так, что и трактир, и книга были позабыты обоими уже через пару часов. С тех пор Нэд, приезжая в столицу, чаще искал встреч со своей новой любовью, нежели пытался продвинуть свою актерскую карьеру. Лили, в то время обучавшаяся танцам в школе при Генеральном театре, отвечала взаимностью, но все же при этом старалась прилежно посещать занятия.
