Приняли мы с Лёхой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское, серое от зноя небо.
– А знаешь, – задумчиво признался он вдруг, – я ведь и впрямь леший…
Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Лёха – тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!
– Нечистая сила, что ли? – понимающе ухмыльнулся я.
– Ага…
– Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
– Да тут, видишь, какое дело… – сказал он, покряхтев. – Подстерегли меня однажды двое наших…
– Каких это ваших?
– Н-ну… леших…
– Та-ак… И что?
– Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лёхе.
– Вот суки! – посочувствовал я. – А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
– Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
– Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
– А то нет, что ли? – хмуро отозвался он. – Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
– Погоди, не выбрасывай! – всполошился я. – Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
– Лежу, – повторил Лёха еще мрачнее. – Ну все, конец мне, думаю…
Последняя затяжка опалила губы.
– Погоди, – перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. – Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
– Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет, усыхать…
– Окаменелостью, что ли, станет?
– Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…
– Насовсем, или…
– Бывает, что и насовсем.
С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.
Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, – то ли привык я к нему, то ли сам Лёха схватывал все на лету, но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…
– Так чем дело кончилось?
– Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!
– А он?
– Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.
– Та-ак…
– Ну фамилия у него была – Леший!
– Да я понял. Развязал он тебя?
– Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года – это ж не двадцать пять лет! Это раньше при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт – и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…
– Лёха… – выговорил я с восхищением. – Слушай, Лёха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…
Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.
– Лежи не двигайся, – тихо предостерег он.
Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Лёха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.
