Помещик Жеребцов Леонтий Аркадьевич, дослужившийся до звания штабс-капитана в пехотном полку, выйдя досрочно в отставку, поселился в своём родовом имении в Тульской губернии, близ небольшой деревни, протянувшейся вдоль живописной речки Плавицы. На берега Плавицы, облюбованные и обжитые восточными славянами ещё в древние времена, были часто, будто бусины на нитку, нанизаны пара сёл, каждое не меньше чем на сотню дворов, и полтора десятка деревень, одна из которых, до того, как крестьянам дали вольную, принадлежала предкам штабс-капитана.
Леонтий Аркадьевич, впитавший науку рачительного хозяйствования на земле ещё в отроческие годы от своего отца, Аркадия Петровича, по прибытии в имение не мешкая с головой погрузился в дела. Прежде всего, после учинённой ревизии, уволил управляющего, нанятого за два года до своей смерти покойным батюшкой и, по сути, безнадзорно радевшего на своей должности больше к своей личной выгоде, чем на пользу поместью. Далее понудил деревенского старосту пересмотреть условия найма на полевые работы подопечных крестьян, обещая для них в будущем немалые прибытки; радикально поменял старые подходы к севообороту и много чего прочего. Словом, приложил свои таланты ко всем сторонам сельской жизни и предпринимательства.
Плоды усилий новоявленного помещика не заставили себя долго ждать, и уже через пять лет он прослыл по всей округе передовым аграрием и примерным семьянином, обзаведясь к тому времени и женой, и двумя прехорошенькими дочками. И всё бы, как говорится, слава Богу, но со временем стала ходить о нём молва как о человеке, непомерно требовательном, чересчур взыскательном ко всякому нанятому работнику, а в особенности к домашней прислуге. Возмущение и даже гнев помещика Жеребцова могла вызвать любая незначительная трудовая оплошность, и даже то, чему иные господа не придали бы решительно никакого значения, он мог почесть совершенно недопустимым и наказуемым – не розгами, как при крепостном праве, разумеется, а штрафным рублём при выплате заработка, но прежде – унижением любыми поносными словами, какие только могли прийти в его возмущённую голову. Дабы живописание этой особенности натуры Леонтия Аркадьевича получило штрих-другой очевидной наглядности и большей убедительности, к месту будет помянуть и несколько случаев из множества подобных, бывших с ним.
Согласно плану переустройства усадьбы, разработанному лично Леонтием Аркадьевичем три года тому назад, пришёл черёд разобрать старый, когда-то срубленный из смолистых сосновых брёвен, но ныне скособоченный, с донельзя прогнившими венцами, уже ни на что не пригодный амбар. Ну вызывает он к себе рано поутру в конторку, где свои бухгалтерские книги держал, денежные расчёты с людишками производил и о делах разговаривал, двух своих работников – братьев Ельцовых Фёдора и Степана, мужиков толковых, работящих, непьющих, оттого и принятых на дворовую службу, и даёт своё им распоряжение:
– Значит так, любезные, старый амбар, что за конюшней, знаете поди?
– Знаем, барин, а то как же.
– Ну вот, амбар сей надо разобрать, гнилые брёвна, доски отвезти в сад и закопать там в низинке, а которые сгодятся на дрова – распилить, расколоть, поленья сложить в дровяник. Даю вам сроку два дня. Ступайте!
Через два дня к часу, когда, по разуменью помещика, дела с амбаром у Фёдора со Степаном должны были быть уже близки к завершению, отправился он, по своему правилу, провести проверку исполнения хозяйского приказа. Тут надо сказать, что с некоторых пор при Леонтии Аркадьевиче стал состоять и неотлучно находиться рядом в качестве камердинера и телохранителя молчаливый кубанский казак-пластун Мефодий, росту не слишком высокого, но статный, косой сажени в плечах и силищи непомерной, с густыми чёрными усами с подкрученными и вздёрнутыми кверху кончиками, носивший всегда черкеску с двухрядными газырями и мерлушковую папаху. Подойдя в сопровождении Мефодия к месту, хозяин усадьбы обнаружил приятную глазу картину: амбар был разобран – на его месте темнел прямоугольный участок тщательно выровненной граблями земли; рядом небольшой горкой лежали поленья, наколотые на дрова из пригодных чурбаков, выпиленных из по большей части трухлявых венцов, и не свезённые пока в дровяной сарай, откуда с пустыми тачками в руках поспешали к хозяину братья Ельцовы; в глубине сада виднелась куча гнилушек рядом с выкопанной ямой. «Всё вроде ладно, – вслух тихо озвучил свою мысль Леонтий Аркадьевич, – на совесть сработали братья». И вдруг, неизвестно по какой причине, вздумалось передовому аграрию поближе подойти к груде гнилушек. Подошёл и… обнаружил совершенно непозволительную вещь – среди рыже-коричневого гнилья лежали с десяток чурбаков, в пилёных торцах которых светлели малые пятна здоровой древесины, свидетельствующие о возмутительном факте недобросовестности, лени и расточительности его дворовых мужиков. Ведь из каждого такого чурбака можно было извлечь, должным образом стесав гниль, пусть тоненький, но оттого не менее ценный стерженёк топлива! А далее последовал неотвратимый разнос нерадивых работников.