Холод обжигает меня. Прежде чем ледяные воды реки смыкаются над головой, я успеваю набрать воздуха в легкие. И погружаюсь в темный омут.
Пытаюсь разглядеть хоть что‑то в этой впавшей в зимнюю спячку тьме. Пальцев уже не чувствую, хотя прошло лишь мгновение – секунда, превратившаяся в вечность, в зацикленный эпизод последнего трагического действа, главные роли в котором отданы нам. Мне и тонущей Даньел.
Вот она, рядом со мной, словно повисшая на нитях кукла-марионетка. Одно движение хозяина – и кислород выпорхнет из нее ускользающими вверх пузырьками. Глаза ее расширены от ужаса, как и мои собственные; руки судорожно хватают пустоту. Но вес воды так тяжел, что нас обеих камнем утягивает на дно.
Еще вчера мы готовы были свернуть друг другу шеи. Но сейчас, в объятиях ледяной реки, мы обе желаем лишь одного – спастись. Дэнни смотрит на меня и беззвучно кричит, глотая воду. Одна рука успевает ухватиться за рукав моей блузки, но затем отпускает, не в силах удержать. Веки Дэнни начинают смыкаться, словно сон наконец одолел ее. Разве не этого я хотела? Увидеть, как испустит последний вздох та, что уничтожила мою жизнь?
Мой бывший друг. Мой мстительный враг.
Должна ли я спасти тебя, Даньел?
Месяц назад
У всех есть темные пятна в прошлом, которые невозможно стереть. А некоторые невозможно скрыть, являя всему миру вопиющее уродство.
Такие грехи мы носим, точно алые буквы, вышитые на груди. Они как напоминание, предупреждение для остальных, чтобы нас обходили стороной и бросали в спину насмешки, не давая забыть о несмываемом позоре. Если такое вообще забывается.
Ах, если бы можно было, как в старину, купить пару-тройку индульгенций и облегчить душу от тяжести прегрешений! Но, в отличие от великодушной церкви, миряне не спешат прощать чужие ошибки. И пока одни брезгливо сторонятся, другие берут в руки кнут.
И никакие индульгенции тут не помогут. Не спасут от холодных глаз Даньел Лэнфорд, в которые я смотрю – и вижу в отражении не себя, а лишь тени прошлых ошибок. Грехов, которые она и не думает мне отпускать.
Потому что отпустить можно лишь те грехи, в которых раскаялись.
– Ты ведь знаешь, что в Уэст-Ривере везде есть мои уши, правда, Би?
В ее голосе – лязг металла. Конечно, я осведомлена о том, что за мной неустанно следят, донося о каждом неосторожном шаге. Я примечаю клочок бумаги, торчащий из кармана синего форменного пиджака Даньел.
«Директору Остину Хайтауэру…»
Получаю резкий толчок в грудь. Лицо Даньел перекошено злостью из-за моего молчания. Мэй Лин подзуживает подругу, трогая за острый локоток.
– Ты думала, что так легко покинешь Уэст-Ривер? – Даньел издевательски щурится, ее лицо кажется позеленевшим в отсветах стен туалетной комнаты. – Просто настучишь на нас Хайтауэру и тебя тут же заберут?
Мэй Лин скептически фыркает и ковыряет под ногтем.
Я мотаю головой, уверяю, что не понимаю, о чем она говорит, но мне не верят. В ответ Даньел вынимает из кармана свернутый вчетверо мятый лист, на котором отчетливо проступает мой почерк. Теперь не отвертеться.
– Это нашли в твоем столе, Би. Все еще хочешь врать мне?