Эта ласковая земля

В самом начале, после того как сотворил Он небо и землю, свет и тьму, сушу и моря и все живое, что их населяет, после того как сотворил Он мужчину и женщину, и перед самым отдыхом Бог наделил нас последним даром. Чтобы не забывали мы о божественном источнике всей этой красоты, Он дал нам истории.

Я – сказитель. Я живу в доме под сенью платана на берегах реки Гилеад. Правнуки, когда приезжают в гости, зовут меня стариком.

– «Старик», какое клише, – притворно сержусь я. – Чудовищное упрощение. Оскорбление. Я родился вместе с солнцем и землей, луной и планетами и всеми звездами. Каждый атом моего тела свидетель начала времен.

– Ты врун, – в шутку ругаются они.

– Не врун. Сказитель, – напоминаю я.

– Тогда расскажи нам сказку, – просят они.

Меня не нужно уговаривать. Сказки – сладкий плод моего существования, и я с удовольствием делюсь ими.

События, которыми я собираюсь вами поделиться, начались на берегах Гилеада. Даже если вы выросли в центре страны, вы можете не знать о них. Случившееся летом 1932 года особо памятно для тех, кто это пережил, а нас осталось не так уж много.

Гилеад прелестная река, обрамленная тополями, которые уже были древними, когда я был мальчишкой.

Тогда все было по-другому. Не проще или лучше, просто по-другому. Мы путешествовали не так, как сейчас, и для большинства жителей округа Фремонт, что в штате Миннесота, мир ограничивался территорией, которую охватывал глаз до горизонта. Им было бы невдомек, как и мне тогдашнему, что если убить человека – изменишься навсегда. Если тот человек вернется к жизни – переродишься. Я видел это и другие чудеса собственными глазами. Поэтому среди прочих мудростей, которым научила меня жизнь за все эти годы, есть и такая: будь открыт для любых возможностей, потому что для сердца нет ничего невозможного.

История, которую я расскажу, произошла далеким летом. Она об убийстве и похищении и о детях, за которыми гонятся демоны с тысячей имен. В этой истории будут смелость и трусость. Будут любовь и предательство. И конечно же там будет надежда. Ведь в конце концов, разве все хорошие истории не про нее?

Имя крысе дал Альберт. Он назвал ее Фариа.

Крыса была старой, серой в белую крапинку. Она почти всегда жалась к стенам крошечной камеры, когда семенила в угол, куда я клал несколько крошек жесткого сухаря, из которого состоял мой ужин. Ночью я ее вообще не видел, но слышал тихое шуршание соломы, когда она двигалась от широкой щели между угловыми блоками по полу, хватала крошки и возвращалась тем же путем. Когда луна оказывалась напротив узкой щели, бывшей единственным окном, и ее свет падал на камни восточной стены, мне иногда удавалось уловить отблеск на худеньком тельце Фариа, его шкурка сверкала приглушенно серебристым цветом, а свисающий тонкий хвост казался добавленным не к месту во время сотворения.

В первый раз, когда меня посадили в место, которое Брикманы называли тихой комнатой, вместе со мной заперли и моего старшего брата Альберта. Ночь выдалась безлунной, в крохотной камере было темно, хоть глаз выколи, постелью нам служила тонкая соломенная подстилка на земляном полу. Дверь представляла собой огромный прямоугольник ржавого железа с прорезью для тарелки, на которой никогда не было ничего, кроме одного жесткого сухаря. Я перепугался до смерти. Позже Бенни Блэквел, сиу из Роузбада, рассказал нам, что когда-то Линкольнская школа для индейцев была военным форпостом и называлась форт Сибли, а тихая комната служила карцером. В те дни в ней держали воинов. Во времена, когда туда попали мы с Альбертом, там держали только детей.