Последний полосатый оккупант с достоинством покидал дочиста обглоданный остов картофельного куста. Емельянов в сердцах впечатал его каблуком в непросохшую еще после ночного дождя землю и мрачно прокомментировал:
– Все пожрал проклятый.
Вчерашние труды пошли насмарку. Сверхэффективный – судя по рекламному проспекту – ядохимикат «Каратэ», которым Емельянов старательно залил вчера поле, ночью смыло дождем. Проклятый «колорадо» ожил и снова полез в контрнаступление по всему фронту. Оставалось последнее, старое надежное средство: тщательно прочесать картофельное поле и утопить оголтелого агрессора в банке с бензином.
Емельянов вздохнул и заботливо склонился над очередным кустом, стараясь подставлять под неласковые полуденные лучи июльского солнца правый бок, вернее, то место, где поясницу пропахал наискосок звездчатый, багровый шрам.
До обеда предстояло пройти еще две грядки, зато потом…
Емельянов даже зажмурился от удовольствия, представив аппетитный чесночный запах долгожданного заказного борща с галушками. Нет, не с теми галушками, что плавают в борще, а с другими – с теми, что режутся в глубокой тарелке на мелкие кусочки, вперемешку с лохмами куриного мяса, да с потрохами, заливаются сметаной, острейшим чесночным соусом, да круто посоливши, да под стограммульку очищенного, собственного производства, да…
Окончательно впавший в кулинарную прострацию Емельянов вздрогнул и не без сожаления вернулся из заоблачных кухонных далей на постылое картофельное поле.
В чувство его привел странный звук, напоминающий одновременно и кошачье мурлыканье, и рычание собаки, и сухой кашель астматика. Звук доносился из-за сиреневого куста на краю посадки, окаймляющей поле. Любой житель африканской саванны, заслышав его, сразу дал бы деру с максимально возможной быстротой: встреча с рассерженной самкой леопарда – незабываемое впечатление для счастливчиков, сохранивших после подобной встречи способность делиться впечатлениями.
Но здесь, в мирной южнорусской степи, леопарды в последние пару тысяч лет не водились, зоопарка, из которого подобный хищник мог «слинять», тоже поблизости не наблюдалось, а значит, звуки эти издавал человек, а точней…
– Тю! – обрадовано гаркнул Емельянов. – А ну вылазь, чертушка!
«Чертушкой» оказался благообразный, зеркально выбритый мужичок лет сорока, в белоснежной рубахе и при галстуке.
Если бы какой-то провидец-художник, годочков эдак десять назад написал портрет нынешнего сорокалетнего Юрки Разумихина в полный рост, то Юрка, наверняка, набил бы портретисту морду за такое предвидение. Но факт оставался непреложным: и круглое аккуратное брюшко, и лысинка на макушке, и складка на шее – все это уже стало неотъемлемой частью нынешнего Разумихина, закадычного Емельяновского дружка и соратника. Разве что характерец Юрка сохранил почти в нетронутом годами виде.
– Здорово! – с ходу жизнерадостно предложил Емельянов, тиская уже почти холеную Юркину руку мозолистой куркульской дланью. – Пошли! Светка такого борщу наварила, да откупорю по такому случаю бутылочку «казёнки»…
Юркин приезд давал официальный повод добраться до вожделенного борща раньше срока, не опасаясь, что совестливый внутренний голос вякнет что-либо насчет незаконченных двух рядков. Это воодушевило.
– Не-не-не! – испуганно залебезил Разумихин. – Это в другой раз, в другой раз. Мне через полтора часа надо быть на заседании малого совнаркома…
Оптимизм на лице Емельянова сменился вначале досадой, а затем недоумением.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что приперся по делу? – подозрительно осведомился он.
– Именно по делу, и по серьезному.
– Ха, – осклабился Емельянов. – Какие же это серьезные дела могут быть между крутым политиканом и скромным пенсионером-аграрием?
