Текст, который лежит перед читателем, является попыткой рассказать о моём знакомстве с замечательным, выдающимся человеком необычных талантов и особенной глубины: качество, очень редкое для нашего мелкого времени. Художественная проза – нечто вроде повести или романа – сейчас кажется мне лучшей формой для такого отчёта. Так ли это на самом деле, я, увы, не знаю.
Против художественной формы говорит её легковесность. Кто только сейчас не пишет прозы! Число пишущих давно перевалило за число читающих, и надежда на то, что мой «художественный отчёт» прочитают многие, крохотная. Но ведь я пишу в основном для себя. Или не только для себя? Правильнее будет сказать: для немногих. Примерно так, видится мне, для очень немногих записывались первые Евангелия, и читались они тоже в узком кругу, в каком-нибудь римском подвале…
(Какое нескромное сравнение! Собирался его вычеркнуть, но подумал, что лучше оставить, или кто-то подумал это за меня. Видимо, написание прозы сродни магии: вначале вы наивно считаете, что будете повелевать воображаемыми людьми, царствами и континентами, а потом вокруг вас летают одушевлённые предметы и всяческие страшилища, вы же ничего не понимаете и только с оторопью наблюдаете эту пляску.
Сравнение с первыми Евангелиями – вызывающее, но сейчас, после того, как его выронил, я уже не могу им самостоятельно распорядиться, потому что оно может быть правдой, а от правды лучше не уходить в сторону, как лучше не уходить в сторону от правды в исковом заявлении, даже если истцу очень этого хочется. Да, эта работа – куда тяжелее, чем мне казалось.)
Если писательское дело сродни магии, то я – плохой маг, маг, который не знает заклинаний, и это – второе соображение против моей затеи. Моя писательская квалификация явно недостаточна. Я умею связно и грамотно излагать факты и мысли на русском языке: в конце концов, это часть работы юриста. Но у меня нет никакого представления о так называемых художественных приёмах, тем более нет никакого навыка последовательно их использовать. (Использует ли их кто-нибудь из больших писателей последовательно и сознательно, или это – один из тех мифов, ответственность за создание которых лежит на средней школе? Вопрос, на который мне никто не даст правдивого ответа, хотя, конечно, ответов можно найти сколько угодно, на любой вкус.)
Скажу больше: если бы у меня и был навык в обращении с фигурами речи, мне было бы даже противно украшать ими своё почти документальное повествование.
Почти, но, выходит, не совсем, не зря же я в прошлом предложении написал это «почти». Мой рассказ будет стремиться к наибольшей возможной точности и достоверности, но не может её обещать. Мои способности ограничены: боюсь, мне до сих пор непонятно многое из того, что случилось со мной в последний месяц (неполный месяц: июнь ещё не закончился). Рассказу десятилетнего ребёнка о запутанном судебном процессе едва ли можно верить полностью, хоть сам этот ребёнок и будет убежден в том, что он всё передал слово в слово, да и как иначе, ведь он – уже зрелая и ответственная личность. Как хорошо, что я вижу сейчас: можно быть «зрелой и ответственной личностью» в нашем обыденном мире, а в другом мире – даже не подростком, а кем-то вроде младенца.
Месяц назад я не видел даже этого, хотя, наверное, предчувствовал. Предчувствовал ли?
Все важные для меня недостатки художественной прозы по сравнению с, например, дневниковыми записями названы, а я всё-таки продолжаю. Значит, в ней есть и достоинство. То, что является недостатком – легковесность, необязательность, – оказывается и достоинством. Стóит мне произнести это стандартное писательское заклинание, единственное, которое я пока разучил – «Все имена и герои вымышлены, все совпадения случайны», – и я могу не бояться ничьих упрёков в искажении совершившегося. Для читателя всё, что я пишу, –
