Высшее учение, сложившееся под именем метафизики в результате интеллектуальных движений, порожденных эпохой Возрождения, охватывало науку весьма общую и науку более специальную.
Первая включала в себя изучение Идеи и изучение Бытия – идеологию и онтологию; вторая – изучение бытия существ, как материальных, так и духовных: теологию, космологию и пневматологию.
Идеология и онтология значительно утратили свой прежний авторитет. После того как одна из них – идеология – на время узурпировала имя метафизики и заняла почти все её место, она превратилась в наших школах в простую главу психологии; о другой же – онтологии – теперь и вовсе редко вспоминают.
Примерно то же произошло с двумя из трех ветвей специальной метафизики. Пневматология оставлена мистикам и теософам, космология перешла к астрономам и натуралистам. Теология же, напротив, стала великой наукой, высшим учением философии. Под именем Философии религии она, по-видимому, предназначена современной спекулятивной мыслью к той славе, чтобы объять все величайшие вопросы науки и поглотить все мощнейшие способности души.
Именно эту часть метафизики, справедливо именуемую Философской догматикой, мы и рассматриваем в этих томах. Однако мы отделяем от неё вопросы, ею узурпированные, и возвращаем их космологии и пневматологии – двум наукам, крайне важно восстановить в философии во всей их чистоте.
Действительно, если нет ничего более восхитительного, чем развитие космологии в учении физиков и астрономов, то нет ничего более искаженного, чем это же учение в изложении философов и метафизиков.
Здесь космология досталась пантеизму, там – материализму.
Состояние спекулятивной пневматологии ещё плачевнее – оно безнадежно; за исключением человеческой души, духовным миром больше не занимаются. И подобно тому, как существует тщеславная антропология, подменяющая Бога человеком, существует и тщеславная психология, подменяющая им все духи вселенной. Но если человек – бесплодная загадка, когда нет Бога, чтобы его объяснить, то он становится загадкой ещё более бесплодной, когда остается один, или один на один с Богом, во вселенной.
Я знаю, что именно теософские и мистические заблуждения погубили пневматологию и более всего способствовали успехам материализма над спиритуализмом.
Избежал ли я этих заблуждений? Остался ли я на пути чистого спиритуализма? Возвращена ли подлинная пневматология в публичное учение и соединена ли на этих страницах с космологией, по сути своей рациональной, и с теологией, по сути своей здравой?
Я не должен ни на мгновение предаваться тем иллюзиям, которыми тешатся юные умы и которые все им прощают, но к которым я не имею ни права, ни склонности. Однако если что-то и внушает мне уверенность на пути, по которому я иду и на который призываю других, так это то, что повсюду я опираюсь на великие принципы, на истины, как я полагаю, универсальные и вечные, – те, что христианское учение сделало уроком для просвещенного человечества и к которым религии древности, как политеизм, так и иудаизм, имели провиденциальную миссию подготовить мир – в разной степени, но неизбежно.
Таковы точки зрения, вдохновившие учение, изложенное в этих томах в несколько расширенной форме и, как мне кажется, заслуживающее самого пристального внимания и горячей симпатии со стороны века, столь испытанного, как наш.
