О тематике, стиле, художественных и философских приёмах, а также о ключевых образах и мотивах, повторяющихся во множестве рубаи.
1. Жанровая и стилевая основа
Рубай традиционно представляет собой четырёхстрочное стихотворение (часто на персидский манер, но в русскоязычной традиции возможно свободное отношение к строгой схеме рифм). А. Жалнин следует этой форме формально (четыре строки), но по ритму и рифмовке встречается как классическое смежное/опоясывающее созвучие, так и более свободные, разговорные интонации.
Автор явно опирается на традицию Омара Хайяма: в ряде рубаи есть прямые отсылки к «вину» (зачастую в образе «водки» или как он её ещё называет, «талка»), к философским беседам о бренности бытия, к поиску истины и «погружению» в мудрость через поэтические ироничные четверостишия. Не раз прямо упоминается сам Хайям и его «дух» «рубая» или же присутствует сцена «Хайям мне приснился» и т.п.
2. Образ «талки» и мотив вина
У Хайяма «вино» – сквозной символ наслаждения жизнью, символ правды, пророческого или философского опьянения. У А. Жалнина аналогичную роль играет и «водка», «талка» (часто появляющийся как аллегория: то ли «горячительное», то ли почти «живая вода», приобщающая к познанию и свободе мысли).
Во многих рубаи талка предстает как женский образ («Красавица-талка»), соблазн, «огненная влага», способ «заменить» вино Хайяма. Встречаются неожиданные параллели: «любовь есть дурман, и талка дурман», «водка есть душа творца», «если бы Хайям знал талку, вино бы забыл» и т. п. Эти образы часто обыгрываются с иронией и сарказмом, при этом остаются философским знаком: «погружение в опьянение» у автора – не просто уход от реальности, а способ обострить или приоткрыть некую истину.
3. Основная проблематика и философские мотивы
Поиск истины и её относительность. Автор иронично ставит вопрос: «что есть истина?», «где правда и ложь?», показывает, что человеку свойственно так и не доискаться абсолютных ответов.
Бренность бытия и тема смерти. Рубаи пропитаны размышлениями о конечности человеческой жизни: «Может быть, завтра день для меня не наступит…», «Что должно случиться – случится», «Мы внезапно пришли и внезапно уйдём». При этом тон меняется от грустно-философского до почти игрового: смерть осмысляется как нечто, что «пробуждает» мысль, заставляет ценить жизнь.
Свобода и недеяние (отсылки к Лао-цзы). Целый цикл (или значительный пласт) рубаи напрямую связан с философией даосизма: автор цитирует или пересказывает идеи Лао-цзы о «недеянии», «пути» (Дао), «добродетели» (Дэ), противопоставляет их европейской традиции или просто обыгрывает в шуточном тоне.
Скепсис и ирония в отношении к религии, святошам, морализаторам.Встречаются пьющие святоши, недовольные проповедники, противопоставление «поэта» (с его вдохновением, спорами) и «святоши» (который обличает грехи, требует некоего праведного поведения). Но у автора нет однозначного осуждения или насмешки – это скорее лёгкая насмешливая критика догматизма и лицемерия.
Поэт, философ, критик, святоша – типичные персонажи, которые «спорят» внутри многих четверостиший. У каждого из них свои претензии к миру:
– Поэт ищет «вдохновения», жаждет иногда похвалы, но одновременно высмеивает её как пустую.
– Философ «не боится» никаких табу, упивается спором, однако может закапываться в умствованиях.
– Святоша упрекает поэта за пороки и пьянство, но сам выглядит узколобым моралистом.
Эта «игровая» композиция позволяет автору сатирически высвечивать разные мировоззренческие позиции.§ Критик (или Зоил) появляется как внешняя сила, ругающая или хвалящая стихи.
4. Художественные приёмы
Ирония и сарказм. Практически каждое четверостишие содержит неожиданную шутку, афористичный поворот или «выворот». Идёт осознанная «игра смыслов», где в последних строках зачастую заложен парадокс.
