…На входящего в одни и те же реки притекают в один раз одни, в другой раз другие воды.
Гераклит Эфесский, IV д.н. э.
Лета 1794-го. Санкт-Петербург. Зимний дворец, апартаменты Екатерины II
Екатерине Алексеевне с утра не здоровилось. Не то чтобы простуда или инфлюэнция какая, а так, тошно было как-то. «Наверное, подобное состояние лондонские людишки хандрой зовут», – печально думала императрица. «Английская версия» внутреннего душевного разлада вконец испортила настроение. «Черт бы их взял, проклятых! Еще не хватало, чтоб по их милости удар хватил! Рвотного, что-ли, принять…»
Царица отодвинула блюдо с тушеной телятиной почти нетронутым. Из фарфоровой соусницы с золоченым ободком зачерпнула квашеной капусты с клюковкой, отрезала малосольный огурчик. Не помогло. Глоток хереса хоть и разлил приятное тепло по телу, но от мыслей разве скроешься!
Наконец императрица подняла глаза. Обедавший сегодня с ней граф Безбородко, действительный тайный советник, личный секретарь императрицы и один из могущественнейших людей России, старался быть как можно менее заметным, что при его комплекции, надо сказать, ему не очень-то удавалось. Потупившись в тарелку, граф скромно уплетал устрицы, запивая белым вином. «Странно! – усмехнулась про себя императрица, – я вот нерусская, а простую русскую похлебку любым парижским разносолам предпочту, а этот – смотри-ка, как ракушки лопает, будто не в глухомани какой родился, а в самих Европах!»
– Саша, – позвала императрица, – ты где, милый, родился? А то запамятовала я…
– В городе Глухове, матушка, Сумской губернии – с готовностью отозвался вице-канцлер, ворочавший ныне, после смерти главного сподвижника Екатерины графа Никиты Панина, еще и делами Коллегии иностранных дел становившейся все более необъятной Российской империи.
– Вот я и говорю, Глухов… – рассеянно отозвалась Екатерина. – Ты вот что, милый, ноту англичанам сам составь, у тебя это лучше получится, а то нездоровится мне что-то нынче. Пойду-ка я прилягу…
Александр Андреевич, заерзал на стуле, приподнимаясь в поклоне и поспешно вытирая салфеткой лоснящиеся губы.
– Матушка, так ведь это… – неуверенно начал Безбородко.
– Ну, что еще? – подавляя раздражение, нахмурилась Екатерина.
– Так ведь Державин просил…
– Ах да, про секретаря своего, Резанова! Мне еще Платоша про него что-то сказывал. Напомни, друг мой, в чем там дело-то, вкратце только…
– А дело в том, матушка, что Резанов этот, Николай Петрович, секретарь канцелярии вашего величества, коей управляет упомянутый вами Гаврила Романович Державин…
– Я сама знаю, что Державин моей канцелярией ведает, ты давай дело говори, не умничай! – раздраженно прервала императрица.
– Так вот я и говорю, – невозмутимо продолжал Безбородко, – что Резанов, Николай Петрович, прожект имеет вашему величеству представить. Относительно земель наших американских.
– Наших! – фыркнула Екатерина. – Слыхали бы тебя сейчас твои друзья англичане!
– Друзья они не мои, а его сиятельства графа Панина, царство ему небесное, и ваше величество об этом хорошо осведомлено, – парировал Безбородко, – а вот что касается меня, то я бы любой прожект, заботящийся о наших землях в Америках, поддержал хотя бы для того только, чтобы спесь с Лондона сбить. А то, прости господи, по нужде в мире нонча не сходишь, на лондонцев не напоровшись, как на крапиву!
