Узкая лестница, ведущая на третий этаж, не освещена. И перил на ней нет. Лишь деревянные ступени и стены, оштукатуренные во время давнишнего ремонта мансарды. Дверь наверху закрыта, но из-под нее пробивается тонкая полоска света. Наверное, он не зашторил окно.
Дверь кажется темнее обступающих лестницу стен, но без света и с этого ракурса трудно понять, что она синего цвета. Мы покрасили ее летом, найдя в гараже полупустую банку с краской оттенка «Бурное море».
– Неоднозначный цвет для неоднозначной двери, – пошутил Калеб.
Однако цвет, как оказалось, больше смахивал на джинсу. Мазнув в первый раз кисточкой по двери, Калеб отступил, поморщился и вытер ладонью лоб.
– И чувства этот цвет вызывает тоже неоднозначные.
Над его левым глазом остался синеватый след.
– А мне он нравится, – сказала я.
У самой двери я почти слышу запах свежей краски и ощущаю летний ветерок, доносящийся из распахнутого окна. Мы покрасили всю дверь целиком, и порой при открытии она все еще липнет к косяку. Словно краску на нее нанесли чересчур толстым слоем.
На дверной ручке виднеется пятнышко краски. Провожу большим пальцем по его неровному краю. Почему я раньше его не замечала? Делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, как выглядит комната за дверью, и внутренне подготовиться к тому, что увижу.
Четыре стены, стенной шкаф. Скошенный потолок, на плоском участке которого висит вентилятор – дребезжащая на высокой скорости штуковина. Встроенные в боковые стены полки. Слева – раздвижная дверь шкафа. На дальней стене единственное окно. Постель застелена зеленым пледом. Справа от меня письменный стол. На нем монитор компьютера, под ним – системный блок. Стены серые, а ковер… коричневый. Наверное. Его цвет колеблется и меняется в моей памяти.
Это просто комната. Такая же, как любая другая. Четыре стены, потолок, вентилятор. Я твержу себе это, прежде чем ступить внутрь. Слова тихо шелестят в голове, пока я стою на верхней ступени, положив ладонь на дверную ручку. Мгновение мне чудится, будто по ту сторону двери раздаются его шаги. Но я знаю, что это невозможно. Воображение рисует нас сидящими на полу друг против друга. Наши ноги переплетены. Он наклоняется ближе. С улыбкой.
Ковер бежевый, вспоминаю я. Когда я толкну дверь, она откроется со скрипом. И в зависимости от времени года внутри будет теплее или холоднее, чем в остальной части дома. Эти детали прочно засели в памяти. Но от этого мне не легче.
Меня попросила это сделать его мама. Сказала, что подобное не должно ложиться на материнские плечи. По мне, так подобное не должно ложиться и на плечи бывшей подружки, но его мама вытащила козырь, который мне не побить.
– В этой комнате везде ты, Джесса, – объяснила она, имея в виду фотографии.
Ими завешана вся покатая часть серых стен. И на всех снимках либо я обнимаю Калеба за шею, либо он обнимает меня сзади за плечи. Мне невыносимо видеть эти фотографии, но его мама права: я тут везде. Знает ли она о том, что мы расстались? Рассказал ли ей об этом Калеб? Догадалась ли она сама? Судя по выражению лица, с которым она сейчас снизу наблюдает за мной, нерешительно замершей у двери в мансарду, и тону, каким она попросила меня собрать вещи сына, скорее всего, знает.
