«Дальше ехать некуда. Хотя почему? Здесь все-таки квартира, кровать. А можно было не в кровати с незнакомым мужиком проснуться, а под забором где-нибудь. Так что ехать есть куда».
Сосед по кровати спал отвернувшись. Опершись локтем о подушку, Нинка перегнулась через его плечо и заглянула ему в лицо. Лицо было совершенно незнакомое.
«Интересно, что мы с ним делали, прежде чем задрыхнуть?» – подумала Нинка.
Этого она тоже не помнила. Вообще ничего она не помнила! Даже как оказалась в квартире, не то что в кровати.
Кровать была какая-то допотопная – высокая, железная, с потускневшими «шишечками» на спинке. Нинка слезла с нее и, стараясь не шлепать босыми ногами по полу, направилась к двери. Удерживать направление было нелегко: ее шатало и сносило в сторону, как палый лист на асфальте. Вдобавок пол был холодный, и вообще было холодно – не топили в этом жилище, что ли? Но при таком вот пронизывающем холоде лицо у нее горело, как в тифозном жару.
«При чем здесь это? – сердито подумала Нинка. – Можно подумать, я хоть одного тифозного видела!»
Такое странное сравнение пришло ей в голову, наверное, потому, что последняя лекция, которую она посетила на истфаке, была посвящена истории Гражданской войны. Или не потому – что может быть причудливее похмельных ассоциаций? Разве что наркотические, но наркотиков Нинка не пробовала: видимо, все-таки сказывался внушенный родителями ужас перед ними.
В тесный холл выходило несколько дверей. Одна из них вела в ванную. Нинка прошлепала туда и, до отказа открутив кран, зажмурившись, сунула голову под струю холодной воды. При этом она жадно глотала воду, стекающую с ее носа и волос.
Это был верный путь к простуде.
«Ну и пусть, – мрачно подумала она. – Ну и наплевать».
Простуда, видимо, ожидала Нинку в недалеком будущем, но сейчас, в мрачном настоящем, она почувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, жажда была утолена, шатать перестало, и жар приугас. Щеки, правда, горели по-прежнему, но теперь уже не от похмелья, а от холодной свежести, и это было бы даже приятно, если бы хоть что-нибудь могло быть ей сейчас приятно.
Вытирать голову Нинка не стала: в том относительно ясном состоянии ума, которого она от себя так решительно добилась, пользоваться чужим полотенцем ей было уже противно. Она провела ладонями по волосам, сгоняя с них воду, как с крыши после дождя, благо стрижка у нее была короткая, и вышла из ванной.
За одной из дверей, ведущих в комнаты, был слышен богатырский храп. За другой – возня и хихиканье. Дверь в кухню была открыта. Нинка вошла в нее и огляделась.
Собственно, оглядывать здесь было нечего. Обычная кухня в обычной «хрущобе»: тесно, убого, безрадостно. Мебель не менялась с советских времен, на посудной полке в ряд были выстроены красные в белый горох банки для сыпучих продуктов, а на старой газовой плите стоял советский же закопченный чайник со свистком.
«Вот где историю изучать, – подумала Нинка. – И универа не надо».
Она зажгла огонь под чайником и забралась с ногами на обитый дерматином угловой диван, точнее сундук, дожидаясь, пока вскипит вода. Ступни были ледяные, плечи и руки тоже, вообще, вся она замерзла – на Нинке была только длинная, до колен, майка неизвестного происхождения.
Нинка даже поежилась от брезгливости. Она немедленно скинула бы с себя эту сомнительную одежду, но ничего другого, ничего своего в обозримом пространстве не наблюдалось. Откуда взялась эта непомерная майка, плечи которой болтаются на локтях, почему оказалась на ней?.. Оставалось только догадываться, но даже и догадываться об этом не хотелось.
Собственное положение представлялось ей настолько безрадостным, что не хотелось вообще ничего.
