По долине метался ледяной ветер, шурша сухими стеблями красной травы, толкаясь в глухие, намертво вросшие в грунт скалы, ныряя за шиворот и мелкими коготками цепляя кожу. Кратов поежился и потуже стянул меховую накидку на шее. Дело было, в общем-то, не в ветре. Ему здесь не нравилось, и было странно, что тектон избрал для встречи такую унылую местность. Но человеку ли судить о пристрастиях тектонов?.. Низко ползли синие тучи, едва не задевая за шершавые лысины сопок. «Дождя нам недостает для завершенности картины, – мрачно подумал Кратов. – У нас на Земле из таких туч давно бы уже хлестало вовсю. Чего как раз и недостает для полного гнетущего эффекта. Но это никакая не Земля. Это Сфазис. И хорошо было бы знать, чего ради тектону понадобился этот самый эффект!»
Он вдруг поймал себя на том, что воспринимает все окружающее как роскошную декорацию грядущего действа, не более.
Так оно, конечно, и было. Любой ландшафт на Сфазисе всегда оставался декорацией. Грандиозной либо скромной, в зависимости от прихоти и фантазии создателя. Но декорацией неотличимой от оригинала и даже порой превосходящей его по натуральности. Никаких ограничений со стороны матушки-природы! Хочешь – оборудуй себе огнедышащую пустыню, где самая убогая тень кажется недостижимой мечтой. Хочешь – благоустраивайся в бездонном газовом бассейне и пари себе в тугих волнах эфира бесплотным облачком. Разве плохо?.. У милой женщины Руточки Скайдре из земной миссии с фантазией неважно: она пожелала насадить и насадила тривиальные райские кущи. Пожалуйста, не возбраняется.
Ну, а тектоны, как обнаружилось, всему предпочитают предгрозовое ущелье, на каменных проплешинах которого кустится утлая поросль, похожая на собранные в снопики суставчатые паучьи лапы. И на здоровье.
Многоликий Сфазис – без единого своего лица.
Декорация хоть куда. А что тут предполагалось за действо, было пока неясно.
«Хорошо, пусть. Если вы действительно желали вывести меня из равновесия – считайте, что своего достигли. Я и вправду предпочел бы любую пустыню, да и океан газа меня бы не ошеломил. Чего-то подобного я ожидал. Но только не серости, холода и пустоты…»
Щурясь от режущих порывов ветра, он всмотрелся в даль. У самой кромки горизонта отчетливо вырисовывалась мощная горная гряда в снежных папахах. Глазам хотелось верить. Вне всякого сомнения, это были вполне реальные горы, с подлинными лавинами и камнепадами, и упругий ветер, что наотмашь бил по лицу, слетал именно с их вершин.
«Отдаю вам должное, – подумал Кратов уже спокойнее. – Это искусство, а вы – великие мастера. И, как во всяком произведении искусства, в этом нарочито хмуром пейзаже есть смысл, мне пока недоступный. Не удивлюсь, впрочем, если никакого сокровенного смысла нет и в помине, а есть лишь каприз художника. Щедрой кистью брошенные на холст мазки, единственное назначение которых – отразить состояние души. Целая планета – холст, а ветер, тучи, снег на горных вершинах, да и сами горные вершины в их великолепном мрачном безмолвии – краски. Почему, собственно, у тектона не может быть пасмурно на душе? Надеюсь, что не я тому виной…
Мы так не умеем. Мы большей частью завидуем. Я так иной раз места себе не нахожу от зависти. Завидовать – наш удел. А еще восхищаться и по мере способностей пользоваться плодами чужих трудов. И заодно подражать и учиться. Но, слава богу, наша собственная крохотная планетка в пушистом ореоле атмосферы пока не утратила своего неповторимого облика. Неповторимого даже в масштабах Галактики, где все неизбежно повторяется. Как бы ни измывались над нею целые поколения любящих и потому особенно бессердечных сыновей, как бы ни старались обратить ее в безликий белый холст для нанесения новых красок, а правильнее сказать – бездарной, аляповатой мазни полусумасшедшего авангардиста. У нас на Земле… Ну, будет! – Кратов конфузливо хмыкнул. – Заладил: у нас да у нас! Тоже, нашел чем кичиться… Не хватало еще, чтобы тектон уловил мою мысленную сумятицу».
