Знаешь, как это случается?
Ты садишься за стол, или на диван, открываешь ноутбук или берешь ручку с тетрадкой и, вооружившись чашкой с сублимированным кофе, пытаешься разродиться. Именно так ведь и происходит, верно? В какой-то момент после долгих мучений с сомнениями, с мыслями «а стоит ли?», «а получится ли?», ты чувствуешь, что больше не можешь выносить этот бесконечный танец умирающего творца. В тебе попеременно просыпается то решительный гладиатор, готовый биться до последнего, то цезарь с циничной миной опускающий палец вниз. Челюсти льва смыкаются на глотке гладиатора, твой яростный пыл издыхает поспешно, как-то даже унизительно быстро и, можно сказать, почти бескровно. Ты закрываешь ноутбук или отбрасываешь тетрадку в другой угол комнаты, и с полным осознанием тщетности повторных попыток идешь заниматься рутинными делами или попросту включаешь телевизор. Какой-нибудь канал про животных, где дикторша с инфантильным голосом рассказывает о лабрадорше Грейс, недавно ощенившейся шестеркой очаровательных малышей. Вот именно так на протяжении уже целого года бесславно подыхает каждая моя попытка начать роман.
Сегодня был один из подобных дней. Я сидела в кресле у окна своей квартиры на Арлингтон-стрит и, попивая опостылевший кофе, наблюдала за разборкой двух мужчин. Один, явно постарше, бурно жестикулируя, сокрушался по поводу разбитого капота своего старенького «форда», и попеременно бросался то к машине, то на виновника аварии. Тот стоял неподвижно, выставив руку вперед, будто защищаясь от истеричных нападок своего противника, и хмуро уставившись в телефон. Мне почему-то было крайне интересно, чем закончится эта перепалка, я даже задумалась о том, чтобы снова взяться за ноутбук – вдохновение всегда приходит, откуда не ждешь. Но парень с телефоном вдруг опустил руку, спрятал мобильник в карман и с натянутой улыбкой сказал пострадавшему нечто такое, отчего он вроде бы даже подуспокоился. Мужчины покивали друг другу, а потом тот, что помоложе, двинулся в сторону нашего дома. Ну вот, подумала я, допивая кофе, похоже дуэль не состоится. Как все-таки скучно стало жить, когда вопросы чести начали решать не брошенной перчаткой, а звонком в страховую компанию.
Смирившись с тем, что история закончилась, не начавшись, я пошла на кухню – заварить ещё кофе. После вчерашней вечеринки у Чарли, мне было все никак не проснуться, а на остаток этого дня ещё имелись кое-какие планы, поэтому нужно было спешно приходить в себя. Но не успела я даже крутануть колесико электрической плиты, как из недр коридора вдруг послышался звонок домофона.
– Да? – неуверенно спросила я, подняв трубку. Сегодня гостей не ожидалось.
Мне ответил до того приятный голос, что даже шум оживленной улицы не мог заглушить его эльфийскую мелодичность:
– Простите, мэм, вы меня не знаете, но могли бы очень мне помочь. Здесь случилась небольшая авария, и мне срочно нужно вызвать своего страхового агента, а… – он прервался, ожидая пока стихнет рев проезжающего мимо мотоцикла, – мобильный неожиданно сдох. В общем, можно мне позвонить от вас?
Он замолк, видимо ожидая ответа, но я почему-то не торопилась, совершенно не зная, как себя вести. Будто бы мне на домофон позвонил Леголас и просил срочно отправить весточку Гендальфу, мол, когда он, черт подери, уже прибудет в Хельмову Падь. Я даже хихикнула. Ну и бред.
– Мэм? Простите, если тревожу, я уже набирал здесь другие квартиры, но никто кроме вас не откликнулся, и…
– Конечно! – спохватившись, выпалила я. – Заходите, да. У меня можно позвонить. Разумеется.
Я только успела подумать о том, что зря так быстро поставила крест на этой истории, как буквально через пару секунд позвонили в дверь. На пороге стоял тот самый молодой человек. Теперь я отчетливо могла разглядеть его черты – узкое лицо, светлая гладкая кожа, немного женственный рот с тонкими, четко очерченными губами. Грустные карие глаза французского поэта эпохи романтизма, чуть нависшие брови, способные сделать его взгляд глубоким и загадочным. Вдобавок ко всему он являлся счастливым обладателем жгуче-черных кудрей. Зачесанные назад и сдобренные лаком, они блестели под светом полуиздохшей подъездной лампочки, а у висков чуть топорщились очаровательные завитки. Хотелось вручить ему перо и нарядить во фрак для пущей атмосферности. В дальнем уголке разума, кряхтя и поскрипывая, весело завертелись шестеренки, и я уже придумывала какую роль отвести ему в ещё не начатом романе. Может, лучший друг героини? Друг-гей, м? Ему бы пошло. А в конце сделать его главным злодеем. Или, наоборот, первой жертвой?..
