Старый барсук не вел счет дням и годам своей жизни, и на то были свои веские причины. Он попросту не умел этого делать. И весь его взъерошенный и уже, к сожалению, неопрятный вид красноречиво говорил о том, что даже если бы и умел, то уж не стал бы терять своего времени на столь пустое и глупое занятие. Кому какое дело сколько этих дней прожито? Уж коли ему самому плевать, то и другим – подавно.
Но, все же, если бы такой счет и велся, то старый грызун пустил бы все на самотек, рано или поздно, но точно. Хватало одного лишь взгляда, даже брошенного вскользь, на его захудалое жилище, на его потешный и потрепанный вид, как тут же становилось понятным, что порядок тут не прижился и не приживется никогда. Но так было не всегда. Свежи еще воспоминания о бесшабашной юности и оголтелой молодости, о тех временах, когда сила и удаль лились через край и орошали все на его пути. И легко и весело было жить. Куда все это ушло? Как незаметно пролетело то беззаботное и счастливое время.
Вздыхая и покашливая, барсук выбрался из норы, попутно теряя клочки шерсти и остатки самоуважения на неровных краях узкого лаза. Расширить бы его, да все лапы не доходили. Куда приятнее, отправившись на поиски пищи, поразмышлять о сущем. Наевшись до отвала, возвратиться в дом, продолжив волшебное плаванье по волнам сладких грез. Сегодняшний день не стал исключением. Дождавшись сумерек, старый лентяй выбрался на промысел. Высунув голову из норы, он с неторопливостью черепахи повел головой из стороны в сторону, при этом непрерывно вдыхая носом ночной воздух. К досаде своей барсук наткнулся на неприятный сюрприз в виде тумана и издал звук полный презрения к судьбе и погоде:
– Пфр…
Мгновение понабилось ему для того, что бы принять решение. Повиливая толстым облезлым задом, он направился к месту, которое уже на протяжении двух недель обеспечивало его если не самой изысканной, то наверняка одной из оных пищей. Та легкость, с которой было принято это решение, объяснялась довольно просто: место это было всего в нескольких десятках метров от его «лачуги», и по нелепой случайности этот пищевой склад до сих пор никем не был обнаружен. Почему? Да не все ли равно! Ствол упавшего давным-давно дерева подгнил и стал мягким и податливым, и стоило только подцепить коготком кору, как под ней обнаруживалось то, от чего у любого порядочного барсука слюна выделялась с такой скоростью, что в пору задуматься о своей безопасности. Чего доброго и захлебнуться не долго. Личинки короеда, такие вкусные, толстые и медленные. Сказка. Разве туман сможет стать помехой в достижении того блаженства, которое ожидает его по окончании этого короткого, пусть неудобного в связи с плохой видимостью и невыносимой сыростью пути.
Ловко обегая выступающие из земли корни исполинских сосен и пригибая голову в тех местах, где кусты ежевики раскинули свои колючие ветки, ночной охотник неумолимо приближался к заветной цели. Решимость, с коей он углублялся все дальше в лес, навевала мысли о том, что ничто в этом мире не способно остановить этот бег. Но вдруг он замер, как будто наткнувшись на невидимую стену, и в следующий миг весь обратился в слух, безжалостно напрягая свое зрение и заставляя собственное сердце биться не так громко.
Он отчетливо услышал шаги и мог дать любую клятву, если бы знал хоть одну, что он слышит поступь одного человека. Умелую и очень тихую. Так ходят охотники, не брезгующие, кстати, и такой шкуркой, которая надета самой природой и на него. Бежать назад не имело смысла, оставалось только затаиться и постараться не двигаться совсем. И не дышать. Кто их знает, этих людей? Можно верить рассказам из детства о том, что люди медленны и глухи в сравнении с ним и остальными обитателями леса, можно, но не верится. Лучше слиться в одно целое с лесом, стать его неотъемлемой частью. Стать корнем, причудливой веткой или, на худой конец, кучей лосиного дерьма. Кем угодно, только не воротником на чьей-то куртке.
