Калли разрывало на части
изнутри. Цепь, соединявшая крюк с ошейником, была слишком короткой, чтобы Калли
распрямила затёкшую шею. И всё же она чувствовала, как с каждым мгновением
голова клонится вперёд, влекомая другими цепочками, ведущими к соскам.
Боль не прекращалась, и
как ни старалась девушка — не могла выбрать позу, в которой становилось легче.
Руки, сцепленные за спиной, затекли так, что Калли сомневалась, будут ли они
слушаться потом.
— Рудольф…
— прошептала она.
— Господин.
Спину Калли обжёг удар
плети. Она издала усталый, полузадохнувшийся вскрик. Всё потеряло
значение — только бы прекратилась боль. Но назвать господином южанина, как
ни старалась, она не могла.
— Ненавижу тебя…
— прошептала Калли. Ещё один хлёсткий удар пришёлся по обнажённым бёдрам,
смещая крюк и вырывая из горла новый стон.
— В следующий раз
придётся вставить тебе в рот кляп, чтобы ты меньше трепала языком.
Губы Калли исказила
болезненная усмешка.
— Тогда… Ты
никогда... Не услышишь… столь желанных… Слов… Ах…
Калли задохнулась и
проглотила остаток фразы, когда, не вынимая расширителя, Рудольф ворвался в
неё.
Большие сильные руки
заскользили по обнажённому животу, пробуждая непрошенное возбуждение.
«Ненавижу, — не
переставала твердить Калли, но уже про себя. —Ненавижу тебя, Рудольф. И если
когда-нибудь ты умрёшь — то знай, в этом будет моя вина».
— Подъём!
— кованый сапог врезался под ребро. Калли едва успела спрятать пальцы, по
которым должен был прийтись следующий удар.
Больше всего она боялась,
что повредят руки. Тогда она не сможет ни рисовать, ни писать. Станет
никем — как и хотел Рудольф.
— Где мой… Лорд?..
— Калли договорила с трудом. Кашель рванулся из пересохшего горла.
Ответом ей стал
раскатистый смех обоих вошедших в камеру мужиков.
— Соскучилась по
своему муженьку? Так хочешь, я его заменю?
Калли стиснула зубы,
когда говоривший подцепил её за подбородок и потянул вверх, заставил подняться
с пола и встать перед ним на колени. Руки были скованы, но не за спиной, как во
сне. Эти двое не боялись её. Хорошо.
Калли с трудом сдержала
плевок. Из пухлых губ экзекутора пахло чесноком, и когда он говорил — в
глаза Калли летели маленькие капельки слюны.
— Тихо,
Жольт, — другой положил руку спутнику на плечо. — Король ещё не вынес
приговор. Не торопись.
Свободная рука его скользнула
Калли по плечу, изучая.
«Что здесь
изучать?» — билось у Калли в голове. Она отлично представляла, как
выглядит в этот момент: в изорванных одеждах, дорогой шёлк превратился в
лохмотья. Волосы чернеют на голове вороньим гнездом. Губы потрескались, а
правая скула так болела, что, должно быть, представляла собой один огромный
синяк.
— Тебе, видимо, даже
шлюхи в борделях не дают, раз ты решил поиметь такую, как я, — произнесла
она раньше, чем поняла, что говорит вслух.
Ярость исказила лицо
кирасира.
«Ну, всё, — подумала
Калли. — Сейчас меня будут бить».
Но логического завершения
разговора так и не произошло.
Второй кирасир крепче
стиснул плечо напарника.
— Не сейчас,
Жольт, — твёрдо сказал он. — Время идёт. Если опоздаем, то поимеют
тебя и меня, а не её.
Хватка Жольта на
подбородке Калли несколько ослабла. Он поймал цепь, сковавшую руки пленницы, и
дёрнул вверх.
— Ладно,
идём, — буркнул Жольт, но, когда Калли, пошатываясь, поднялась на ноги и
направилась к двери, рванул цепь на себя, так что девушка едва не рухнула в его
объятья. Снова губы кирасира оказались возле её лица, и, проследив ими контур
уха, Жольт произнёс: — Когда он прикажет тебя колесовать, как колесуют
твоего муженька, у нас с тобой будет целая ночь, перед тем как палач приведёт в
исполнение приговор. И ты захочешь, чтобы она не кончалась никогда.
