Гибель С. А. Есенина: исследование версии самоубийства

А. В. Крусанов

Около 11 часов утра 28 декабря 1925 года тело С. А. Есенина было обнаружено висящим на трубе парового отопления в пятом номере гостиницы «Англетер».

Первое письменное свидетельство о том, что смерть Есенина наступила в результате самоубийства, содержится в «Акте» осмотра тела, составленном участковым надзирателем Н. М. Горбовым 28 декабря 1925 года. Горбов написал, что прибыл на место происшествия, «согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. Назарова В. Мих., о повесившемся гражданине». Иначе говоря, в акте содержится не вывод участкового надзирателя, сделанный на основании изучения тела и места происшествия, а переданы слова управляющего гостиницей В. М. Назарова, сказанные им по телефону во время вызова милиции. Единственным аргументом, которым Назаров мог обосновать версию самоубийства, был тот факт, что дверь номера, в котором обнаружили мертвого Есенина, была заперта изнутри и ключ торчал в замочной скважине. Других аргументов, подтверждающих версию самоубийства, у Назарова не было.

Запертая изнутри дверь – это единственный факт, который может свидетельствовать в пользу версии самоубийства. Хотя, строго говоря, доказательством самоубийства он не является. Ведь если Назаров смог снаружи открыть дверь со вставленным изнутри ключом, не повредив ее, то он сам или кто-нибудь другой мог аналогичным образом эту дверь закрыть.

Таким образом, в акте Горбова не содержится неоспоримых доказательств самоубийства. Отсутствие доказательств, как в акте, так и в последующих сообщениях прессы, было заменено голословными утверждениями. Одно из первых анонимных сообщений, помещенных в газете «Правда», утверждало, что «по мнению друзей Есенина, самоубийство является выполнением давно задуманной мысли».[1] Кто были эти «друзья», чье мнение приводила газета, не сообщалось. Впоследствии место «друзей» заняли стихотворные цитаты с суицидальными высказываниями самого Есенина.

Многие современники легко поверили в версию самоубийства, поскольку были уже подготовлены к известию о его смерти. По свидетельству В. Ф. Наседкина, «в апреле <1925> по Москве поползли слухи о близкой смерти Есенина. Говорили о скоротечной чахотке, которую он, простудившись, будто бы поймал на Кавказе».[2] Один из журналистов привел высказывания окружающих после смерти Есенина: «„Мы этого ожидали“. – „Иначе он не мог кончить“. – „Уж таков удел поэта!“».[3] Некоторые писатели давно испытывали опасения за его жизнь. Об этом А. М. Горький писал И. А. Груздеву (9 января 1926): «Очень подавлен смертью Есенина, хотя давно предчувствовал и, пожалуй, даже был уверен, что мальчик этот плохо кончит. Предчувствие возникло после первой же встречи с ним»[4]. Через несколько дней в письме В. Ф. Ходасевичу Горький развивал эту тему: «Есенина, разумеется, жалко, до судорог жалко, до отчаяния, но я всегда, т. е. давно уже, думал, что или его убьют, или он сам себя уничтожит»[5]. О том же писатель И. Е. Вольнов сообщал другому писателю, И. М. Касаткину (10 января 1926): «Я только что узнал о смерти Сергея. <…> Как-то почти не удивился. Почти почел это естественным»[6].

Официальная версия была сформулирована однозначно и достаточно четко. Однако, наряду с констатацией самоубийства, требовалось создать мотивированное обоснование его. И поиски такого обоснования начались сразу же после смерти Есенина.

Одним из наиболее распространенных объяснений самоубийства стала социологическая версия. Так, сообщалось, что друживший с ним С. М. Городецкий «выводит драму Есенина из противоречий между старым и новым, между вчерашней деревней и деревней сегодняшнего дня»