Царапины начинались примерно на уровне глазка. Чем ниже, тем их становилось все больше и больше, и внизу дверь напоминала густой, широкий веник.
– Что это? – мрачно спросила Таня.
– Это их собака, – осторожно ответил Олег, – по кличке Охлос.
– И ты хочешь, чтобы мы взяли домой этакую тварь?
– Да она маленькая совсем. Чуть выше колен. Милый такой пуделек.
– Тогда откуда эти пробоины? – Таня задумчиво ковырнула ногтем свежую белую ссадину рядом со стеклянным кругляшком.
– Ну, наверное домой собачке хотелось, – пожал Олег плечами, – она подпрыгивала… радовалась, так сказать.
– А если она и нашим дверям радоваться начнет?
– Да никто нас Охлоску брать не заставляет, – примирительно напомнил Олег. – Не хочешь – не возьмем. К тому же она не так уж и любит скакать. Миша обувь на вешалку ставит, чтобы псина не грызла. И ничего, не достает.
– Куда он ставит обувь?.. – зловеще переспросила Таня.
Олег понял, что сболтнул лишнее, но сказанного не воротишь: по Таниному лицу стало ясно, что супруга приняла окончательное и бесповоротное решение – можно спокойно разворачиваться и уходить, все равно никакие аргументы на нее уже не подействуют. Однако палец успел вдавить кнопку звонка, уже лязгал замок, открывалась дверь, и через образовавшуюся щель вырывался истошный вопль:
– Жрать хочу! Жрать давайте! Голодом зам-морили!
– А это кто? – шепотом спросила мужа Таня.
– Это попугай, – ответил вместо Олега Михаил. – Врет, паразит, только что миску овса стрескал.
Миша Немеровский вымахал выше Таниного мужа почти на две головы, но получился раза в полтора тощее. Плеч у него, казалось, не было вообще – рубашка не соскальзывала до пояса только из-за туго застегнутого воротничка, а брюки не падали лишь благодаря затянутому на последнюю дырку ремню. В качестве компенсации Миша обладал великолепными пышными кудрями, и в довершение был блондином. В общем, одуванчик, а не человек. Неординарную внешность дополнял восторженный склад ума: Немеровский мгновенно возгорался самыми разнообразными увлечениями и столь же быстро угасал. Как напоминание о многогранном интеллекте под окнами квартиры ржавел «запорожец», почти ставший «фольксвагеном», пылился в прихожей увешанный автомобильными камерами багажник, почти ставший катамараном, бегал по квартире сибирский кот, почти научившийся искать земляные груши… Теперь вот еще и попугай какой-то объявился.
– А птица тебе зачем? – поинтересовалась Таня, с царственной небрежностью сбрасывая зимнее пальто мужу на руки. – В цирке, что ли, выступать собираешься?
– Да нет, – отмахнулся Миша, доставая для гостей тапочки. – Это сынок постарался. Прибежал тут на днях домой, и говорит: «Пап, а у нас в подвале кто-то по-английски разговаривает. Наверное, шпионы забрались. Давай в милицию сообщим?» В отделение звонить я, естественно, не стал, но любопытство разобрало. Взяли мы с Андрюшкой фонарик и пошли смотреть, что за Джеймс Бонд в доме завелся. А там эта тварь летает. Грязная, мокрая, полуощипанная – в общем, курица второй категории. А у меня как раз клетка старая дома валялась…
– Жрать давайте!
– О! Слыхали? Навязался на мою голову!
– А посмотреть можно?
– Хоть килограмм! Могу даже подарить!
В высокой клетке, подвешенной к потолку вместо светильника, сидел крупный, ослепительно белый попугай. Увидев людей, он заметался из угла в угол, захлопал крыльями, потом быстро и ловко вскарабкался вверх по проволочной стенке и, повиснув вниз головой, принялся яростно долбить желтым крепким клювом планку насеста, не забывая надрывно орать:
– Жрать хочу! Голодом зам-морили!
Клетка угрожающе закачалась, на пол посыпались перья, мелкий сор.
– Старую уже сломал, – грустно сообщил хозяин. – Альфонс выцветший.
