Как сладко на закате жизни вновь мысленно пережить прожитые годы, вспомнить детство, юность, особенно почему-то детство. Порою, оно кажется мне безмятежным, счастливым, хотя на самом деле, сквозь призму времени, понимаю, сколь трудным и совсем не таким счастливым было оно.
Правда, я еще застал время, когда наша семья жила относительно благополучно. Бабушка, как до революции, несколько лет и при советской власти продолжала заниматься своим маленьким бизнесом. С помощью папы и наемной работницы Варьки, она выпекала хлеб и сама же его продавала.
Бывало, в летнюю пору я подходил к ней, сидящей за столиком на базарной площади, и она давала мне пол-копейки на мороженое.
Но когда в начале 30-х годов в стране разразился голод, а затем была запрещена частная торговля, и бабушкин бизнес был ликвидирован, о прежнем благополучии пришлось забыть.
Помню, холодным зимним вечером, мне было тогда лет шесть, простуженного меня знобило, я лежал на печи. Вдруг вижу, – к нам в дом входят трое незнакомцев. Один в кожаной куртке, двое других – милиционеры в длинных шинелях, на головах буденовки, в руках винтовки со штыками.
Они бесцеремонно прошли в зал и там, поговорив с родителями, ушли, уводя с собой папу.
В милиции, естественно, было известно, что бабушка в прошлом изредка получала из Америки от двух своих сыновей по несколько долларов. Она их не тратила, берегла на черный день. И вот сейчас, когда он наступил, эти сохраненные доллары она должна была отдать государству.
Бабушки в то время дома не было, она гостила у своей дочери – тетушки Жени, в соседнем городе. И папу взяли, как сейчас бы сказали, в заложники.
– Ты не пужайся, хозяйка, – сказал, обращаясь к маме, один из милиционеров. – Приедеть старая, сдасть свои доллары, и хозяина отпустять.
Бабушку срочно вызвали. Она приехала, отдала имеющиеся у нее доллары, и папа через три дня вернулся домой.
Этот эпизод навсегда остался в моей детской памяти. Как и последующие голодные предвоенные годы с их ночными очередями за хлебом, очередями у входа в раймаг, когда туда завозили что-то из одежды или обуви.
Я тогда был еще достаточно мал, чтобы переживать эти трудности.
А вот мои сёстры Рита с Евой – девочки, да и постарше меня, обе были симпатичные; им, конечно, хотелось получше одеваться, приличней выглядеть.
Рита вызывала особый интерес у мужской половины города.
Помню, в гости к нам напросился Семен Каган – высокий, интересный молодой человек. Он хорошо играл на скрипке. Рита ему нравилась. И вот он пришел знакомиться. Но Рите он почему-то не нравился и она, прикинувшись больной, запершись в комнате, оттуда не выходила.
Сценка, скажем прямо, была неприятная.
Гость, по просьбе мамы, поиграв на скрипке, ушел, как говорится, не солоно хлебавши.
А Риту родители решили отправить в Москву. Там она окончила курсы и стала работать лаборанткой в каком-то учреждении, живя несколько лет у наших добрейших великодушных родственников – вначале у тети Сони, потом у тети Жени.
Вскоре затем она вышла замуж за Илюшу – мстиславского парня, с которым была знакома с детства. Он в ту пору работал в Управлении Главного технолога на шарикоподшипниковом заводе. В Москве у него была маленькая однокомнатная квартира без удобств, с печным отоплением. Во дворе, как и у других жильцов дома, был небольшой сарай, где хранились дрова. Туалет, на дверях которого висел маленький замочек, находился как раз под окнами Научно-исследовательского института мясной и молочной промышленности.
Когда в 1944 году я учился в артиллерийской спецшколе в Москве и жил у Риты, я всегда стеснялся входить в туалет. Всякий раз кожей чувствовал на себе нахальные улыбки молодых ученых мужей, стоявших у окна и смотревших, как я ковыряюсь в замочке.
