«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» – только и смог я что подумать этой цитатой, ошалело оглядываясь вокруг. Что дальше там у поэта?.. Не помню. Сам я Данте не читал, так, краем глаза зацепил эту цитату в книге, которую увлеченно читала моя девушка Олеся. Автор – Сергей Сезин, название «Холод речных вод». Она и мне эту книгу подсовывала, но я дальше первой страницы так и не сподобился. Не успел. Теперь уже и не успею.
Своих же мыслей не было. Никаких.
Одно охудение. А вместо слов матерные междометия.
На месте подмосковного, насаженного еще при Сталине аккуратными рядочками березового леса меня окружали ели не ели, сосны не сосны, какой-то неведомый мне их гибрид. Зато какой! Деревья в обхвате были не меньше двух метров, а верхушек не было видно из-за густых хвойных ветвей. Правда, эти деревья до секвой недотягивали, но все равно реально впечатляли.
День в самом разгаре, а тут сумрачно. Только редкие солнечные лучики проскакивают до земли. Как на картине Шишкина «Луч света в темном бору» – кажется, так она называется.
Ярко-зеленый мелкий мох на выпирающих из земли мощных корнях.
Травы нет – только ковер из шишек и старых иголок вокруг, скрывающий грибы. Зато какие грибы! Я такие боровики только в детстве видал. Наткнулся на один, пошел по кругу и собрал всю дюжину. Белый – гриб астрологический. Растет кругами по двенадцать штук. Собрал я эту дюжину крепеньких совершенно не червивых грибов, и корзинка почти кончилась. Можно возвращаться назад.
Вот только куда?
Заблудился ты, Савелий Митрич. Как бог есть, заблудился. Даже не заметил как.
Савелий Дмитриевич Кобчик – это я. А так по-простому, по-домашнему – Савва. Мне двадцать лет, почти двадцать один, и я студент Тимирязевской сельхозакадемии. Той, что в Москве. Второй курс. Ну, дурак был, загулял после первого курса на отвязанной свободе в столице и оказался в армии, приобретя совсем мне не нужную профессию башенного пулеметчика БТР и до кучи специальность молотобойца в мехмастерских мотострелковой бригады – вот это умение дома всегда мне пригодится. Теперь доучиваюсь. Ибо очень важно мне доучиться именно здесь.
Я ведь деревенский. Точнее – кулацкий. Дед мой с отцом и дядьями еще при Горбачеве умудрились выделиться из колхоза в фермеры, на отдельный хутор, право на который в девяностые годы прошлого века пришлось им отстаивать даже с оружием в руках. То свои же деревенские из зависти хотели пустить красного петуха «кулакам буржуинским», то чечены залетные сначала вежливо предложили сдавать им весь урожай за полкопейки, а потом приехали большой бандой нас на это конкретно нагибать, потому как первый раз были непритязательно посланы моим батей в пешее эротическое путешествие.
В этот момент я и появился на свет несколько преждевременно. Под грохот восьмизарядных помповых ремингтонов двенадцатого калибра. В аккурат в день памяти преподобного святого Саввы Вишерского, которого московские рейдеры взяли себе в покровители, это случилось 14 октября 1993 года.
Мужики наши от чеченцев отбивались, а бабы у матери в это время роды принимали. Сами. Какой роддом, когда тут такое творится? Вот так вот… Считайте, родился я в бою. Чем и горжусь.
Чичи нас больше не беспокоили, у них свои терки обнаружились, посерьезней борьбы с неуступчивыми хуторянами. У нас ведь как: есть чечен у власти – есть чеченская мафия. Скинули с Олимпа чечена – и нет чеченской мафии. Чеченцы в наличии, никуда не делись, даже бандиты чеченские есть, а мафии их нет. Такой вот парадокс.
После того как мои предки от чеченских бандитов отбились, то и бывшие односельчане откровенно побаивались нас чепать[1]. Для других же бандитов, более ленивых, мы слишком на отшибе жили.
