2018 год, март.
На Сан-Марко нет голубей – Сан-Марко подтоплено водой, в которой мочат коленки толстые альбатросы. Туристы толпятся на экспромтных мостках. Задирают головы то на Дворец дожей, то на Башню часов. Прицокивают. Пытаются кормить альбатросов хлебобулочными изделиями. Мы с подругой тоже задираем, прицокиваем, пытаемся.
– Который раз здесь – но как впервые, – задумчиво говорит подруга.
Я впервые. Мне немного больно дышать – настолько чудесна Венеция: сырая, затуманенная, дряхлая, акварельная, серая и розовая, узенькая и путаная, тихонько хвастающаяся компактными антикварными лавчонками и помпезными лакированными гондолами.
На гондолу жалко восьмидесяти евро. Да и зябко: моросит и поддувает. Потому покупаем билеты на речной автобус. Входную дверцу клинит, на помощь тощему автобусному пажику приходит корпулентный капитан. Он очень по-русски бьёт дверцу ногой – та закрывается. Куда-то плывём. Я неустанно прицеливаюсь и неустанно нажимаю кнопку фотоаппарата. Едва не роняю его за борт – восторг зашкаливает, руки трясутся. Блёклое небо, шаткие причалы, узорные крыши, запах водорослей… Нельзя сфотографировать запах водорослей, как ни старайся.
Подруга трещит про эндемичное заведеньице, в котором гондольеры в шесть утра пьют кофе.
– Кофе мы уже пили – и до шести утра мы сдохнем от голода, – отвечаю я, – давай пообедаем без гондольеров. Можно же эндемично без гондольеров?
Подруга сияет:
– Ещё как можно! Траттория "Три арки", там только местные едят, и там такая лазанья, что за неё можно душу продать.
Приплываем продавать душу. Подруга бодро прёт по набережной, сворачивает туда и сюда, а потом ещё туда и сюда – и вскоре мы останавливаемся перед искомой тратторией.
– Ну ты даёшь, – восхищаюсь я, – не девка, а робот-навигатор; я бы точно заблудилась!
– Со мной не заблудишься, – самодовольно заявляет подруга.
Внутри светло, тепло, аскетично и опрятно. Плюхаемся за шаткий столик, подзываем официанта. Подруга экспрессивно шепчет:
– Это же Бениньи! Ну вылитый Роберто Бениньи!
– Да, – изумлённо соглашаюсь я, вспоминая старую щемящую трагикомедию "Жизнь прекрасна", где Бениньи выступил и режиссёром, и исполнителем главной мужской роли. Фильм тогда меня потряс – главным образом благодаря мастерству кургузого, нелепого, но невероятно талантливого и пластичного актёра, который сейчас услужливо наклонился к нашему столу, навострив золотистый карандашик.
– Вам говорили, что вы похожи на Бениньи? – спрашивает подруга у официанта.
– О, да! Иногда я думаю – я и есть Роберто, но я не Роберто, я Марио, наша лазанья великолепна, попробуйте граппу, наша граппа – самая лучшая в Венеции! – официант тараторит, жестикулирует, блестит агатовыми глазами; его неправильный английский очарователен.
Мы заказываем и лазанью, и граппу, и пиццу с прашутой, и белое домашнее вино. Всё оказывается лучшим в Венеции, как и обещал официант. Особенно лазанья.
– Гарфилда бы сюда, – говорю я, посыпая лазанью пармезаном.
Марио-Роберто, заслышав про Гарфилда, пронзительно мяучит из-за стойки.
Объевшись, мы просим счёт. Официант приносит его, напяливши на физиономию очень венецианскую кошачью маску, украшенную стразами да перьями. Где он её сымпровизировал – Бог его знает. Мы хохочем.
– Только для вас, синьоры, только сегодня: Гарфилд Бениньи! – торжественно объявляет официант.
– Можно взять с собой это? Как сувенир? – спрашиваю я, кивая на пару упаковок хлебных палочек, выглядывающих из настольной вазочки.
– Для альбатросов, что ли? – весело шипит подруга.
– Для детей, – шиплю я в ответ, – красивые обёртки, вон, даже и флаги итальянские в наличии.
Подруга трогает официанта за рукав:
– Представляете, у этой стройной женщины в России осталось шестеро голодных детей – ей надо много таких сувениров! Шесть штук таких сувениров!
