Дед мой, Василий Прокофьевич Кожевников, урядник, до революции не дожил. Бабушка, Мария Алексеевна Мыскова. Мама – Матрена Васильевна Кожевникова.
Дед по отцу – Семен Марьевич Грибанов, жена его – Федосья. Отец мой – Николай Семенович Грибанов.
До революции, мама говорит, мы жили хорошо, у нас была своя мельница, маслобойка, крупорушка и лавка. У нас в семье было семь мужиков. Мы выходим косить – семь крюков. Прошли рядов 5—7, крюки на плечи – и домой. Все были рукодельные, знали ремесло. Плотничали, валяли валенки, печи мастерили, камень на мельнице сами ковали. Настает пост – батя поедет на лошади, привезет рыбы – судака, сазана, пуда по два рыбина. За семь недель рыба надоест – жареная, соленая, уха.
Когда настала революция, отцова отца сослали в Сибирь, называлась Аляска Алтайской губернии. За что их сослали, неизвестно, раскулачили или еще что. Отец в это время служил в Кремле в охране, часто видел В. И. Ленина. Сейчас не у кого толком ничего спросить, никто ничего не знает. Отец отслужил, вернулся домой, женился на маме.
Что у них лошадь в хозяйстве была, мама об этом говорила. Дядин сын работал в райкоме партии. Приходит с работы и говорит: «Дядя Коля, вышел новый указ: кто добровольно не сдаст тягловую силу и инвентарь, имеется в виду сбруя, того будут ссылать на Соловки». Утром отец запряг лошадь и с инвентарем сдал ее в колхоз. Таким образом избежал Соловков. Сколько чего было, я не знаю. Я спрашиваю, а после этого как вы стали жить. «Бедные стали пахать на лошади, а мы стали копать огород лопатой». Отец долго не задержался в колхозе, ушел работать в город Семилуки и там он проработал до начала войны. Мама работала в колхозе. От мамы я узнал кое-что, когда началась перестройка. Что Егориха мельница принадлежала нашему роду, об этом никто никогда не говорил. Егоровы мы по маме, наш род называли Егоровым, поэтому и мельнице дали такое название.
Я, Грибанов Василий Николаевич, родился 1 марта 1935 года. Юные годы не помню, но со слов мамы и старшей сестры мне известно, что 1933, 1935, 1937 годы были неурожайными, голодными годами. Я просыпался ночью и начинал петь петушком «Ку-ка-ре-ку». Мама вставала, даст, наверное, хлеба. Я засыпал, так как ничего другого не было.
К 1941 году стали жить более зажиточно. Зимой 1940—1941 года оставили пять овцематок, и они дали приплод по два ягненка. И в 1941 году в табун пастуху отдали 15 голов овец.
22 июня 1941 года мы встали рано утром и поехали к отцу в город Семилуки, где он работал. Маму мы проводили до пристани, где она на пароме переправилась через реку Дон и поехала в город Воронеж, а я остался с отцом. О начале войны мы еще ничего не знали, с отцом мы пришли на работу, я точно не помню время, но в первой половине дня отца и других мужчин вызвали в контору. Когда мы пришли в контору, отцу вручили повестку: явиться в горвоенкомат с вещами. Отец меня взял за руку, и мы пошли в горвоенкомат. Когда военком увидел отца с ребенком, то возмутился: «Это еще что такое? Вам сказано – с вещами, а вы идете с детьми!» отец начал объяснять, что ему нужно кому-то определить мальца, а я стоял и шмыгал носом, боялся, что отца заберут на фронт, а я здесь останусь один. Отцу дали отсрочку месяц – пристроить мальца. Через месяц отец ушел на фронт. За это время отец принес 4 мешка ржи и мешок соли, в войну ой как она пригодилась. Мама, да и мы все не раз вспоминали отца. Отец мой, Николай Семенович Грибанов, 1900 года рождения, двухметровый гигант, обладал очень большой силой, никогда не болел. Как рассказывала мама, он на спор отрывал от пола шестипудовый мешок с зерном, брал зубами за горловину мешок и отрывал. Меня и сейчас удивляет, какие нужно было иметь зубы и шею. Очень любил рыбалку, вставал в 3 часа и шел на речку Девица, проверял вентеря, кубари, а потом ловил рыбу удочкой. Рыбы в реке в то время было очень много, клев был сильный, на 3 удочки, не успевали дергать рыбу. В те годы в реке водилась разная рыба: щука, налим, плотва, очень много было пескаря, карпы длиной до метра.
