Четыре часа после полудня. Всегда считал, что в это время отдам концы; я выдохся, и теперь размышляю о том, что будет дальше.
Вижу огромных идолов. Они сделаны для того, чтобы услаждать язык. Как заманчиво: забетонировать свою жизнь, разжечь костер страстей и забыться, скрыться – неважно где и с кем. Ради удовольствий можно жить среди мусора и питаться всякой дрянью.
Недалеко торчит многоэтажка: стекла окон потрескались, и от стен то и дело отшелушивается плитка. Впереди проход зияет безжизненной чернотой. Поднимаюсь на крышу, чтобы глотнуть свежего воздуха. «Срываюсь вниз в кромешный мрак…»
Я забрался так высоко, что почувствовал себя почти свободным. «Лечу и времени не знаю…» В эйфории выкидываю пустую бутылку вниз – мой вклад в общее дело.
Солнце спешило за горизонт. Сам горизонт, кажется, приподнялся и как бы неестественно изогнулся краями вверх; стал похож на бледного оттенка волну, словно мир занедужил.
Тишина. Странно, но ночь не пришла. Вместо нее клубится полумрак. «И вот на дне последний такт… Часов вселенских в сон кидает…» Словно на все живое наброшена темная вуаль.
Сердце бьется гулко, и, словно вторя ему, издалека послышались тяжелые удары, как если бы в дверь. От грохота пришлось заткнуть уши. Минуты три я ничего не слышал, но чувствовал кожей. Пошел дождь. «Мое» здание стало медленно проседать. Там, внизу, была сплошь вода. Какого ждать конца: захлебнусь ли я, придавит ли меня бетонной плитой?
Я прыгнул в воду, в водоворот, разбуженный первобытным страхом перед превосходством стихии.
Откуда-то донесся знакомый запах – бабушкиного абрикосового пирога, только что из печи. Его тепло согрело меня… Что-то резко поплохело.
* * *
Ужасное похмелье… Телек включен: «Местами возможны осадки». Не забыть бы зонт. В животе ощущение боли перемежается с ощущением пустоты, горечь во рту.
Засыпаю ненадолго. Предки в это время на работе. К обеду успею испариться, иначе начнутся расспросы, почему не в универе. Разве может быть оправданием плохое самочувствие? Тем более, он еще не остыл со вчерашнего вечера. Да-а, вчера мы жутко поругались. Нет! Оправдания не может быть в принципе!
После серии восстанавливающих процедур удается выйти из состояния остаточной прострации. Теперь заправить постель, вещи в стирку, а сам – за порог. Фух! Успел!
По раскаленному асфальту туда-сюда снуют муравьи. Как бы кого не задавить. Или лучше не смотреть? Интересно, сколько смертей уже висит на мне?
На асфальт села пчела. Притихла. Она, кажется, нашла что-то вкусненькое. Ты же должна собирать пыльцу с цветов, разве не так? Улетай отсюда! Здесь тебя ждет только смерть! Либо тебя раздавят сейчас, либо ты наешься всякой дряни, принесешь эту дрянь в улей и погубишь семью; ты завязнешь в меде, как завязли в смоле эти камешки, в которых ты ковыряешься!
Надо ли успеть на занятия? Нет, не надо. Я сел на сарай и доехал до Центра. Спускаюсь по Ермоловскому бульвару, не такому уж многолюдному, в самое сердце Старого города. Бульвар рассекает проспект Карла Маркса на две проезжие части и тянется стройной зеленой аллеей аж до железнодорожного вокзала. Так что я засекаю время на часах – обычно я справляюсь за двадцать две минуты.
Мне всегда нравилось тут гулять, среди густой зелени. Да и вообще мне нравится Центр. Я бы жил в Центре, но родители живут на Юге, на улице Пирогова. И я с ними. Юг – это спальный район, поэтому я стараюсь там только спать. Гуляю же всегда в Центре.
Пришло время пообедать. Вон река – змеей проползает через город. Внизу по течению, на Нижнем рынке (это примерно посередине моего пути), всегда можно урвать что-нибудь вкусненькое. Вот уже встречаю первых попрошаек, дальше их становится только больше.
