Теперь я изгнанник! Что ж! Я беглец. И пускай! Никто не нужен! Один проживу.
Злость все еще кипела в нем. Руоль взмахнул сюгом, втыкая его прямо в сугроб; широкое лезвие топора звякнуло об лед. Руоль уставился на отколотые грязно- черно- серые куски горящего камня, словно пытался зажечь их взглядом. Перед его глазами вставали лица и лица, и Руолю вот уже в который раз захотелось взвыть. Он лишь стиснул зубы и стал складывать камни в мешок. Потом подобрал сюг, взвалил мешок на плечо и побрел обратно к тороху. Это переносное жилище в виде конуса, крытое шкурой олья сиротливо примостилось к подножию холма.
Кругом снега. Напротив- еще один холм, небольшой торох почти незаметен. Вот он- сурт одинокого, его горький ночлег.
Постоянно тлеющая в груди злость несколько улеглась. Скоро он будет сидеть у очага, в тепле и уюте, а вокруг- холодная зимняя ночь. А, впрочем, зима умирает. Ненавистный Белый Зверь уже нетвердо стоит на ногах. Вот только Сэи- коварная луна. Время перелома и напряженной борьбы, когда ни одна из сторон уже не превосходит, и еще неясно, каков будет исход. Время, когда случаются долгожданные оттепели, но столь же вероятно ударяют морозы, не менее лютые, чем в Чусхаан, предыдущую луну, не менее жестокие, чем в Чунгас- луну, что перед Чусхааном.
Из-за оттепелей и морозов- постоянная гололедица, отчего оронам все трудней добывать лувикту- свой белый мох. Не самая легкая луна, если вообще бывают легкие. И все же лучше тех холодных, темных, неживых, что идут перед ней. И зато потом придет Сурапчи- как называется следующая луна, а также козырек от солнечного сияния, чтобы не ослепнуть. В самом деле, света будет много, непривычно много после долгой зимней тьмы. Затем придет Муусутар- луна, когда отступят льды. А потом… луна Эдж с песней пробуждения принесет время тепла. Скоротечное- всего-то две луны, если не считать самого Эджа- Ыргах тыйа и Оту, – но такое бурное, светлое. Именно тогда- жизнь, а зимой… зимой- зима.
Эдж… какое дивное, чудесное время, и чудесно само слово! Руоль скрипнул зубами, подходя к своему тороху. Да, Эдж… песня, веселый, чистый хоровод. Радость, ликующая радость! И все это будет не для него.
Двадцать зим он прожил. И стал изгоем. Хуже, чем…
Руоль угрюмо бросил мешок на хидасу- утоптанное место вокруг тороха, -остановился, посмотрел кругом.
Двадцать зим… вернее, уже двадцать первая подходит к концу. Именно в Эдж он появился на свет и тогда скажет, что прожил двадцать одну зиму. Пришел, когда весь мир- эджуген, – вся матушка мора дивно расцветала, проснувшись наконец от долгой спячки, стряхнув с себя сны, распустив косы, войдя в светлый хоровод небес и земли, запев счастливую песнь пробуждения, запев эдж.
Дорогие братья! Дорогие сестры!
Веселей поведем круговой наш танец!
Послушайте братья! Послушайте сестры!
Пусть все услышат наш светлый эдж!
Севера ветры нас заметают
Снегом колючим, покровом снежным;
Ветры запада нас заносят
Снегом холодным на долгие луны.
Эй! Вы проснулись, равнины дети,
Жители рек и распадков горных!
Зверь убежал в великом страхе,
Пятясь, скуля, рогами поддетый!
Солнца лучи оживили землю!
Ну-ка встречайте наш светлый эдж!
Дул ветер, стелясь по равнине; снег повсюду. Руоль с потерянным видом стоял возле тороха, глаза застилало. Большой праздник! Великий праздник! Сейчас закричу…
Два верных орона паслись неподалеку, разрывая копытом снег, нетерпеливо хватая губами скупой мерзлый белый мох. Руоль смотрел на них.
– Орончики мои, – прошептал он. Орон- то же самое, что и «олья», только слово это более древнее, местами и вовсе забытое. Руоль помнил древние слова. Он вышел из семьи подобной тем, которые даже свой народ, более зажиточная его часть считает неотесанными, дикими.
