– Эй, друг, – Григорий несколько раз ударил ладонью по кабине грузовика, – останови машину. Мы приехали.
Шофер резко затормозил, и грузовик, подняв столб пыли, остановился посредине дороги. Григорий спрыгнул на землю и помог Маше вылезти из кузова.
– Спасибо, браток, что подвез, – Григорий крепко пожал руку пожилому в армейской гимнастерке шоферу.
– Да что уж, – шофер нажал на педаль сцепления, и грузовик рванул с места. – Будьте счастливы, – прокричал он, и машина через минуту скрылась из виду за поворотом, оставив после себя плотную завесу из пыли.
Маша помахала рукой вслед удаляющемуся грузовику, затем быстро подняла с земли маленький из плотного картона чемодан и тихо сказала:
– Гриша, я готова… Пошли?!
Григорий перекинул через плечо вещевой мешок и, опьяненный ароматом цветущих деревьев – сирени, яблони и абрикос, расправил грудь и глубоко вздохнул. Несколько минут он не двигался с места и молчаливым взором, полным радостного восторга и неподдельного счастья, любовался картиной деревенского простора.
– Пошли, – наконец сказал Григорий и уверенно зашагал по пыльной дороге.
– Гриша… – Маша чуть ли не бегом следовала за Орловым, – маленькие домики, которые виднеются вдали, это и есть твоя родная деревня?
– Да. Деревня Озерки, – не поворачивая головы, бодрым тоном ответил Григорий и ускорил шаг.
Ему казалось, он еле плетется по дороге, в то время как его душа, подобно птице, летела, не зная преград, к родному дому. Маша прекрасно понимала и уважала чувства, которые испытывал Григорий. Она и сама заметно нервничала от предстоящей встречи с родными и близкими Орлова. Как они встретят ее и как отнесутся к ней? В дороге они много говорили об этом, и Маша со слов Григория была уже заочно знакома со всеми, включая и родных Ольги Светловой, о которых Григорий рассказывал с такой любовью и нежностью, словно они были его вторая семья. Маша уже любила их и в первую очередь потому, что их любил Григорий, самый родной для нее на свете человек. Однако где-то в глубине души она побаивалась встречи с матерью Григория, женщиной умной и проницательной. Клавдия Ивановна никогда в детстве не баловала своих детей и не потакала их капризам. Она воспитала их честными и порядочными людьми, для которых соблюдение нравственных принципов человеческой морали – не пустые слова, а основной закон жизни. Григорий как-то сказал Маше, что он однолюб и его любовь к Ольге на всю жизнь.
– Возможно, эту черту характера я унаследовал от родителей, которые прожили в любви и согласии двадцать шесть лет, и я не помню случая, чтобы они не то чтобы поругались, но даже позволили бы себе хоть раз обратиться друг к другу в грубой форме. Их любовь была сильная и крепкая, и я не мог не восторгаться ею, она была для меня эталоном, – пояснил при этом он.
Почти четыре года прошло с того момента, как Григорий покинул родную деревню. И вот сейчас перед ним предстала совсем другая деревня, жестокая война наложила страшный отпечаток на ее внешний облик, который чувствовался на каждом шагу. Маша и Григорий торопливой походкой шли по главной деревенской улице, вдоль которой до самой церкви, стоявшей на возвышении на самом краю деревни, росли два ряда пирамидальных тополей. Григорий с интересом смотрел по сторонам и его взгляд постоянно натыкался то на глубокую воронку от бомбы, успевшую зарасти высоким бурьяном, то на разрушенный или сгоревший дом. На улице прогуливались кошки и собаки, гуси лениво пощипывали сочную траву, а куры бегали около домов. Мгновенно воспоминания о прошлом нахлынули на Григория. По этой улице он когда-то каждый день бегал в школу. То было яркое и незабываемое время счастливой юности. Этот дом и тот, напротив, любой укромный уголок или дерево имеют для него свое прошлое, которое на каждом шагу напоминает о себе, заставляя трепетно биться сердце. А вот и старый в три обхвата дуб. Как часто они с Ольгой Светловой сидели под ним на маленькой скамейке, обсуждали насущные проблемы, много и шумно спорили, смеялись или просто молча любовались красотами деревенской природы и слушали пение птиц.
