Игорь Александров
«И всё встало на место…»
Роман
Глава 1. Корни.
Лёша жил в трёхкомнатной квартире у бабушки с дедушкой – в доме, который хранил не только запах старой мебели, корицы и кипячёного молока, но и тишину, в которую можно было спрятаться от всего остального мира. В этой квартире они оказались после развода родителей – втроём: Лёша, мама и старший брат Ваня. Это было не временное пристанище, не «пока перебьёмся». Это стало домом. Тихим, немного тесным, но надёжным, как крепость, в которой стены не давят, а обнимают.
Всё началось, когда отца не стало в их жизни. Сначала – реже приходил, потом – дольше не задерживался. Потом исчез совсем. Уехал. В Питер. «На заработки», – говорили взрослые, когда думали, что Лёша не слышит. Говорили с натянутой надеждой в голосе, которая держалась на тоненькой ниточке. Мама тогда почти не спала, почти не ела. Работала на шинном заводе – в три смены, без выходных, без перерывов на слабость. Возвращалась поздно, с кожей, пропитанной резиной и усталостью, снимала сапоги и минутами просто сидела в темноте, уткнувшись в ладони. Но при этом – улыбалась утром. Чай в кружке, бутерброды, аккуратно завязанный шарф. Всё по порядку, всё как надо.
Лёша не спрашивал. Он просто ждал. Как умеют ждать только дети – без условий, без сроков, без гарантии. Он ждал, что однажды утром в дверь снова позвонят, и он услышит этот шаг в коридоре – тяжёлый, знакомый. Ждал, что отец зайдёт, как будто ничего не было, скажет: «Ну вот я и дома», – и всё встанет на место.
Он ждал и тогда, когда Ваня – старший, уверенный, громкий – вдруг стал молчаливым. Когда за лето вытянулся, сжал губы в прямую линию и стал вставать первым, чтобы встретить маму с работы. Когда перестал бегать с пацанами, а всё чаще сидел за тетрадками или просто молча смотрел в окно. Он будто решил: теперь на нём – всё. Не спрашивал, не жаловался. Просто взял и стал взрослым.
Он ждал и тогда, когда они переехали к бабушке с дедушкой. С вещами, с коробками, с мамиными тетрадями и папками, с Лёшиными машинками и Ваниными книгами. В одну из трёх комнат, не самую большую, но самую тёплую. Бабушка сразу постелила новое бельё, дед вытащил старый радиоприёмник и поднастроил волну. Никто не говорил: «живите, пока не станет лучше». Все просто принимали. Как должно быть.
Лёша всё равно ждал. Потому что у детей надежда не умирает. Она просто оседает где-то под рёбрами, между сердцем и животом, и тихо греет, даже когда мир вокруг становится холодным.
Отец, ветеран Афгана, поначалу держался крепко. В нём жила выправка – прямая спина, подбородок вперёд, взгляд, от которого хотелось вытянуться по стойке. Он работал – не всегда стабильно, но по-мужски: без жалоб, с тяжёлой физикой, с усталостью, прячущейся в жестах. Он приносил домой деньги, учил сыновей стоять на ногах – и в прямом, и в переносном смысле. Учил драться – не для драки, а чтобы не прогнуться. Учил терпеть боль. Молчать, если ранило. Не плакать на людях.
Трезвым он был как будто из другого мира – большого, правильного, справедливого. Голос у него был громкий, сочный, будто резонировал внутри. Он подбрасывал Лёшу к потолку так, что у того перехватывало дыхание, и ловил без тени сомнения – легко, точно, как будто в этом было что-то священное. Он рассказывал истории про службу – не прямо, не с героизмом, а так, между делом. Водил в парк, учил завязывать узлы, кидать нож, правильно ставить удар. От него пахло табаком, потом и мужской уверенностью. Он казался несгибаемым.
– Ты же мужик, – однажды сказал он, когда они сидели у подъезда на бетонных ступенях. В пальцах – крышка от пивной бутылки. Крутил её, глядел куда-то в асфальт. – Мужик должен уметь за себя постоять. Не ныть. Не бегать. Стоять до конца.
