Идеальная дочь
Пролог
Он в который раз спрашивал себя, а
каково ему сейчас, в момент, когда всё рухнуло? И что за тревожное
чувство засело где-то между лопатками? Боль! Но не та, что
раздирает тело на части, что заставляет сердце биться быстрее, а
ледяную кожу делает липкой от пота. Эта боль иная, она появилась не
от ран на его большом теле.
Или это страх? Не за себя, нет, за
близкого, дорогого тебе человека. И мысли, словно скользкие, жирные
черви после дождя копошащиеся на поверхности. Эти мысли стремятся
поглотить твой разум, раздавить, уничтожить. И сколько бы ты не
пытался вытравить их из своей головы, тебе это не удаётся, они,
будто питаются твоим страхом за чужую, молодую жизнь.
И ещё ярость, пока не принявшая
форму отчаянья. Ты в той стадии, когда надежда ещё теплиться внутри
крохотным лучиком, но это будет длиться не долго. И ты это
отчётливо понимаешь и злишься — на себя, на мир вокруг, на
вселенную.
Когда он только направлялся к этому
огромному дому, его бессильная ярость плескалась где-то внутри,
набирала обороты, словно гейзер, готовая вот-вот вырваться наружу.
Но он сдерживал её. И вот настал момент, когда уже нет сил,
терпеть, эту муку. Он словно воздушный детский шарик, который
кто-то проткнул иглой, выпуская весь воздух, оставляя лишь яркую,
но пустую оболочку.
Он так устал за эти последние два
дня! Устал бояться, представляя себе самое худшее. И лишь один
вопрос теперь терзал его:
«Где она?»
Но ответить ему уже не могли. И это
ещё больше злило! Он был бессилен что-либо изменить, слишком поздно
— самое страшное уже произошло.
Его окружали мертвецы! Только
мужчина ещё продолжал цепляться за жизнь, будто за что-то ценное.
Он отчётливо слышал его протяжный стон, видел мольбу в его
наполненных болью глазах. В тот момент хотелось лишь одного, зажать
ладонями уши, как делают маленькие дети, когда их что-то пугает, и
не слышать всего этого. Но он не двигался, не шевелился, застыл,
пока сил терпеть не осталось, и он не сдался — не вскинул карабин
и, прицелившись, резко не нажал на спусковой крючок.
Уши тут же заложило, эхо от
оглушительного выстрела разлетелось по дому, ударяясь о стены и
потолок первого этажа. А он стоял и смотрел, как кровавый бутон
распускается на белоснежной рубашке, с каждой секундой занимая всё
больше пространства на груди, как ещё мгновение назад бледные руки
с длинными скрюченными в агонии пальцами, безвольно упали. И вдруг
наступила звенящая тишина. Она окружала, была абсолютной и жуткой.
Мёртвая тишина.
Он обречённо опустил своё
смертельное оружие, и лишь тогда заметил, что его руки сотрясает
дрожь. Не так он представлял себе этот день, не здесь он должен был
быть сейчас. А с семьёй, с сыном. Но кто-то решил за него... И вот
он стоит посреди роскошного холла и переводит взгляд от одного
распростёртого на полу тела к другому, и ещё к одному и... Словно
мизансцена в дешёвом спектакле, на который он ходил с сыном на
прошлой неделе. Он смотрел, а сын лишь слушал. Но здесь всё
по-настоящему, ничего бутафорского. Повсюду кровь: тёмные лужи,
брызги, витиеватые дорожки, размазанные чьими-то телами, в надежде
скрыться, уползти от сразившей их действительности. И тишина.
Теперь только она. И невозможно себе представить, что ещё
несколькими часами ранее здесь были слышны громкие голоса и весёлый
смех. Всё это было в прошлом.
Сейчас хотелось только одного: смыть
чужую кровь со своих рук, которую впитала его загрубевшая кожа,
сбросить с ног забрызганные ботинки, сдёрнуть с плеч промокшую
рубашку. Всё это он хотел — мысленно, но тело его не реагировало,
онемело. Или лучше сказать — омертвело!
Он всё ждал, надеялся, что кто-то
сейчас выскачет из-за угла и под звуки фанфар крикнет, что это была
шутка, розыгрыш и они вместе посмеются. Его, наконец, разбудят от
этого кошмара, приведут в чувство, надают оплеух, если понадобится.
Но рядом не было ни души. Он усмехнулся про себя. Чертовски верно
подмечено. Ни души! Были тела, много тел, он и не брался их
сосчитать: за углом, там, где виднелись лишь пара женских ног, в
одной туфле, на белоснежной лестнице, за столом. Но душ в них уже
не было.
