Идея Ирана в русле формулировок Г. Ньоли[1] затрагивает в нашей книге формальную и содержательную сторону имплицитных языковых, литературных и визуальных изысканий. Другими словами, наши интересы простираются от этимологических просторов отдельных персидских слов до имманентных правил составления портрета в средневековой миниатюре Ирана. Идея Ирана, прочтенная таким образом, открывает новые перспективы во взаимоотношении текста и изображения, правил формообразования в архитектуре и изобразительном искусстве от Саманидов до Каджаров.
Слово «толкование», вынесенное в названии книги, имеет прямое отношение к истории искусства Ирана, а также к конкретным разработкам в ряде наших монографий, отсылки на которые можно найти в нижеследующем тексте. Настоящая книга является также направленной интерпретацией книги «Хорасан. Территория искусства» (М., 2016). Собственно, по этой причине мы позволили себе повторить некоторые из тех тем, образов, даже блоков текста, которые наиболее удачно оттеняли идею Ирана в вышеназванной книге.
Итак, очевидно, что риторика не касается какого-нибудь отдельного класса предметов, но как и диалектика [имеет отношение ко всем областям], а также, что она полезна и что дело ее не убеждать, но в каждом данном случае находить способы убеждения; то же можно заметить и относительно всех остальных искусств, ибо дело врачебного искусства, например, заключается не в том, чтобы делать [всякого человека] здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь.
Аристотель. Риторика
Визуальная риторика, так, как она постулируется нами, призвана вовсе не убеждать, а, согласно Аристотелю, находить способы, возможности для убеждения. Ars rhetorica способствует «обучению, движению и восторгу» (docere, movere, delectare). Визуальная риторика разделяется на два модуса: то, что существует, то есть пребывает в наличии; а также то, что предполагается, то есть существует в намерении[2]. В нашей книге мы будем иметь дело с обоими модусами визуальной риторики. Если в первом случае объектами нашего интереса будут пространственно-временные, цветовые, композиционные решения средневековых мастеров, то во втором случае нас будут интересовать существующие идеи, возникающие концепты, темы, мотивы структурированной (а также диаграмматической) целостности, все они тесно связаны с обоими модусами наличия всего того, что мы можем знать или видеть.
По этой причине риторика является наукой репрезентации, наукой обо всем, что можно увидеть, услышать, прочувствовать. Однако репрезентация отлична от презентации тем, что первая отображает, а не изображает полученную информацию. Визуальная риторика, в свою очередь, способна не только воспроизвести полученную художником информацию, но и изменить все воспринятое в своих целях. По этой причине сферой репрезентации оказывается не просто воображение, но и ясное представление о судьбе образа или формы[3]. Особенно отчетливо репрезентативные функции проявляют себя при переходе к образам и терминам суфизма. В этом случае особенно явственно высвечиваются глубинные трансформации обычных образов и четко выявляется новая реальность.
Для визуальной риторики, так же как и для классической риторики, большое значение имеют тропы. Надо признать, что тропология визуальной риторики может существенно отличаться от классической тропологии. По мере развертывания нашей книги мы увидим новые формальные и смысловые тропы. Они играют огромную роль в нахождении путей убеждения в риторике в древности, в Средневековье; в настоящее время в визуальной риторике эта функция принадлежит, например, метафоре
