Прохладный ветер запустит в приоткрытую форточку звон
колокольчиков. Ворота оповестят, что гости нагрянули.
Перетопила сегодня печь: душно станет. Вот и придется свежий
воздух в комнату пустить погулять. А морозу только дай повод.
Быстро свои лапищи в теплую избу протянет и в белый пар
превратится.
Гляну на стыло-белое покрывало за окном и тихо выдохну. Крепкая
нынче зима, снежная да беспокойная. Даром, что осень на календаре.
Денек с утра тихий, и солнце на кристаллах снежинок поблескивает –
играется, а вчера вьюжило, как озверелое. Не пройти, не проехать.
Головой качну, сокрушаясь – дров же мало. Не хватит на всю зиму, а
теперь и за хворостом не сходить. Чем топить буду? Чем
согреваться?
Колокольчики снова зазвенят-затревожатся, а сквозняк с размаху
створкой форточки ка-а-ак хлопнет. Аж искры полетят. Снежинки
взмоют беспомощно вверх и на подоконник заплачут. Сглотну
предчувствие лихое и к окошку приникну. Холодное стекло щеку
остудит, неприятно так. И узоры морозные не порадуют – только
мешаются, не видать ничего сквозь них.
И кто в такую погоду пожаловал?
У порога гость остановится, с ноги на ногу переминаясь. Высокий
и широкоплечий. Лицо не рассмотреть, но по сутулости вижу, что
нелегкий у пришлого путь был. Заблудший горемыка с камнем под
ребрами. Очередной ищущий счастья человек, повинный в своем личном
горе. Всегда так. За помощью идут, ответы просят, да не знают, что
под сердцем они. Себя простить, себя изменить не пробуют. От других
ждут свершений, сами же ничего менять не собираются.
Отложу шитье красочное, что в пальцах зажала, и пройдусь по
деревянному полу, слушая, как запоет надломленная половица, как
взвоют стены. Предупредят, остерегут. Не ввязывайся! Не впускай
пришлого в дом!
Да глупость у меня в крови ядом плещется. Не могу я оставить люд
без слова доброго. Коли не осилю, не сошью наболевшее, так на путь
истинный направлю. И мне тогда легче и спокойней. И просящему толк,
может, за ум возьмется.
Старое село наше, древнее. Добраться сюда и в дороге не
заплутать – уже подвиг. Уважу гостя.
Последнее время редки они стали, одичала я совсем. Еще немного и
веялица с лихвой дороги заметет, на целый холодный сезон останемся
взаперти. От внешнего мира защищенные. Морозом крепким, подушкой
снежной и стеной ледяною. С трудом верю, что еще можно проехать, с
опаской поглядывая на высокие кучугуры.
Это там, за границей полей и непроходимых лесов, город да
суматоха. Прогрэ-эсс, как говорит мой сосед Николька. Все на
машинах да самолетах друг к другу добираются, ноги сбить боятся, от
усталости стонут и плачут, как дети малые. И теперь не голосом
общаются, а пальцами. Как это, до сих пор не ведаю. А у нас тишина
вокруг, и жизнь размеренная и неспешная. Умиротворенная. Чистая и
светлая, как вот эти снежинки на подоконнике. Не тронутые.
Выросла я в этой глуши под крылом покойной бабушки Сони. Она мне
свое дело и передала. Всему научила. Да ушла внезапно, предупредив,
чтобы не бралась я сшивать дела любовные. И я слушалась, следовала
ее наставлениям. Никогда не склеивала судьбы разбитые, даже если
крепко припекало и унылые умоляли слезно. На порог не пускала
болезных, что за приворотом захаживали. Обижались. Скалились. Даже
проклятьями сыпали, но я на своем стояла. Как камень была
крепка.
Да трещинки пойдут в сей неспокойный день. Расколется глыба,
зазмеится щель по плите монолитной. Слабое место вот оно где,
окажется. В сердце моем.
Зарычит Гром под окном, из будки шарахаясь. Цепь зазвенит и
стена вздрогнет от псиной ярости. Видать, чувствует беду, хороший
мой.
Тяжелый ботинок по крыльцу громыхнет, струшивая снежные комья,
но пришлый стучать не поспешит. Будто сомневается. А сердце мое
бабахнет в груди, будто кувалда о железную стену. Быть беде.
Тревога, как сок чистотела, горькая и неприятная, польется в горло
и в душе осядет. Что за человек такой сильный, что еще дверь не
открыла, а меня трясет всю, как березовые листья по весне от ветра
ледяного?
