Игроки и жертвы

У обеих сторон есть причины, достаточно веские причины, чтобы развязать эту войну. Но мы не должны стремиться к этому. Придя к компромиссу, мы сможем найти выход из сложившейся ситуации (сенатор Палпатин «Звездные войны»).

Из всех месяцев в году я больше всего ненавидела ноябрь — слизкий, грязный, холодный и злой. Снег с дождем хлестал по лицу, пока я перебегала дорогу от парковки, где едва успела впихнуть машину между двумя ржавыми грузовиками, до проходной металлургического комбината. Здесь я проработала уже год, и каждый день казался мне бесконечным испытанием, но этот серый ноябрьский день был особенно отвратительным. Ледяная вода просачивалась сквозь тонкие ботинки, ноги немели, а мокрая прядь волос липла к щеке, будто сама погода пыталась дать мне пощечину.

До начала рабочего дня оставалось минут десять, и я почти не чувствовала пальцев, когда перехватила телефон, который снова и снова вибрировал в кармане. Звонок действовал на нервы не хуже, чем холодные капли, сбегавшие по шее под воротник куртки.

Пробежав мимо проходной и кивнув дежурному с автоматической вежливостью, я, наконец, смогла позволить себе выдохнуть. Сердце стучало где-то в горле, а дыхание выходило короткими облаками пара. Пытаясь сосредоточиться, я торопливо шагала по заснеженному тротуару к административному корпусу, сжимая телефон у уха.

— Да, Мария Львовна, — проговорила я, выдавливая из себя что-то, напоминающее уверенность.

— Агата Викторовна! — голос врача-кардиолога звучал бодро, почти весело, что казалось мне жестоким. Как будто моя трагедия была для неё всего лишь очередной строчкой в расписании. — Вы приняли решение насчет Марии Павловны?

Я застыла на месте, сердце сделало болезненный скачок, и я почувствовала, как что-то тяжелое, будто кусок свинца, упало в живот. Рука, сжимавшая телефон, задрожала, и я попыталась незаметно вдохнуть, чтобы собраться. Знала же, что этот разговор неизбежен, но все равно каждый раз он бил по мне словно кнут.

— Я... — мой голос предательски дрогнул. Вдох, выдох. — Я еще не собрала нужную сумму.

Слова выходили с трудом, словно сквозь густой туман, от которого хотелось избавиться, но он только плотнее обволакивал мое сознание. Я слышала, как врач на том конце трубки вздохнула, хотя её спокойствие осталось непоколебимым, даже равнодушным. Как будто в её мире не было ни боли, ни страха, ни этих бессонных ночей, когда я думала, как спасти свекровь и удержать на плаву нашу маленькую семью.

— Понимаю, — её голос прозвучал с выученной нейтральностью, как будто она читала медицинский протокол. — Но я должна напомнить, что чем дольше вы тянете, тем выше риск осложнений. Решайте быстрее.

Пауза. Щелчок. Связь прервалась. Я осталась одна в этом ледяном, сером ноябре, где ветер разрывал на клочки мои попытки быть сильной. Телефон выскользнул из моих озябших пальцев, но я успела подхватить его, стиснув в кулаке так сильно, что костяшки побелели. Глухая злость, замешанная на отчаянии, кипела где-то внутри, но не могла вырваться наружу.

Стараясь подавить бурю эмоций, я быстрым шагом скользнула в административный корпус, надеясь, что холодные стены хотя бы немного сдержат беспокойство, стучавшее в моих висках. Поднявшись по лестнице на второй этаж, я направилась к своему рабочему месту, которое стало моим серым, однообразным убежищем, но одновременно и тюрьмой. Здесь, среди бесконечных папок и архивных бумаг, я существовала, не живя по-настоящему. Этот кабинет был моим добровольным изгнанием, побегом от того мира, к которому я когда-то принадлежала.

Когда-то я была частью чего-то большего. Мира, где кипели политические страсти, где интриги были повседневностью, а деньги текли рекой. Мира, где я помогала депутатам строить их кампании и решать проблемы на высших уровнях. Там каждое утро начиналось с планирования стратегии, каждое слово могло изменить судьбы, и я чувствовала себя живой, как никогда. Но пять лет назад я оставила всё это ради семьи. Я выбрала жизнь с человеком, которого любила, и мечтала о простом счастье.