Повествование первое. Заложники
«Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика…»
(Из записной книжки Внучека)
– Мне пора, пора, – произнес он, осторожно отстранившись от ее рук.
– Да-да, – сказала она и, хотя в голосе ее почти не чувствовалось обиды, он угадал ее мысли и произнес:
– Не надо, мы же договорились…
– Договорились, – ответила она упавшим голосом, – а знаешь?
– Что?
На этот раз она уловила недовольство в его вопросе и выдавила из себя:
– Я тебе завтра скажу, – и боясь, что он опять воспримет это как каприз, добавила: – Завтра… иди…
Он открыл наружную дверь и некоторое время прислушивался к звукам на улице. Было тихо, насколько может быть тихо в одиннадцать вечера в маленьком поселке на полторы тысячи жителей, в котором единственное вечернее заведение – клуб – закрывается в половине десятого, после последнего киносеанса.
До калитки он добрался быстро, а по улице пошел не торопясь, придерживаясь теневой стороны. Улицы в поселке не освещались, но на некоторых из них было светлее, чем в клубе: прожекторы колонии, освещая ее периметр, несли свет к поселку. Полосу такого света ему предстояло пересечь, это был последний участок, после которого ему можно спокойно встречаться с кем угодно.
По закону подлости именно по этой освещенной улице шла компания молодежи. Он остановился, выжидая, когда они пройдут. Три десятиклассницы местной школы и парень – их сверстник – мчались на свет прожектора, как мотыльки на огонь свечи. Девчонки были в одинаковых приталенных пальто, когда-то в сельмаг завезли полный грузовик таких. На головах вместо платков особым образом повязанные шарфы – последний крик молодежной моды в поселке. На парне ладно сидел армейский бушлат – свидетельство его дружеских отношений с солдатами роты охраны колонии. На спине его, привязанная бельевой веревкой, болталась гитара.
Компания была опасна, но еще опасней долго задерживаться вблизи ее дома, и он двинулся дальше через освещенную прожектором улицу, как только молодежь прошла мимо.
В сенцах большого деревянного дома он постоял немного, стирая с лица выражение, которое могло его выдать, и заодно пытаясь окончательно избавиться от едва уловимого запаха духов «Быть может».
– Ну, наконец-то, – сказала жена, когда он появился на пороге.
– Случилось что? – спросил тесть, оторвавшись от газеты.
– Все нормально, – ответил он, – надо было со второй сменой разобраться.
– А Петька-то уже давно дома, – не преминула вставить свое слово теща.
– Петька – контролер, – перебил ее тесть, – а наш – начальник.
– Есть будешь? – спросила жена, вклинившись в разговор.
– Конечно, – ответил за него тесть, – не с гулянки пришел мужик, с работы.
– Петька умеет жить, – буркнула теща и ушла в соседнюю комнату, отделенную от первой ситцевой занавеской.
«Петька умеет, а я, значит, – нет», – подумал он, садясь за стол. Поужинав, он встал и, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Пойду покурю…
Надев шапку, накинув на плечи шинель, он вышел на крыльцо, сел на перила, закурил сигарету и стал смотреть на косой луч прожектора, светивший от одной из караульных вышек колонии в сторону поселка.
Два прожектора, свет от которых направлялся не в зону, как обычно, а на поселок, были установлены недавно, после очередного побега.
На местной подстанции по вечерам проводились какие-то работы и почти в одно и то же время на несколько минут отключали освещение.
Двух отключений хватило, чтобы понять – на следующий день будет третье. И на третий день один рисковый осужденный за две минуты абсолютной темноты при помощи самодельной кошки и веревки преодолел и забор, и обесточенное заграждение. Когда после отключения свет вновь зажегся, то в зоне не наблюдалось ничего необычного, так как все необычное происходило за забором, в темноте.
