Боль.
Боль. Она впивалась в череп, пульсируя глухими ударами, словно молот палача. Он открыл глаза, но мир перед ним был размытым, мутным, как зеркало, покрытое испариной. Свет бил прямо в лицо, резал глаза. Где он? Что это за место?
Он попытался пошевелиться, но тело не слушалось. Руки были тяжёлыми, будто свинцовые, а в груди холодело от странного, липкого чувства – чуждости. Не только место было незнакомым… Сам он был чужим.
Шорох. Голоса.
– Очнулся. Быстро зови врача.
Женский голос. Современный, быстрый, отрывистый. Кто она? Что за наречие? Слова простые, но в интонации было что-то, чего он не мог разобрать.
Очнулся? Он?
Он с трудом вдохнул и попытался заговорить, но пересохшее горло выдало лишь хрип. Тогда он попробовал вспомнить. Последнее, что он помнил…
Михайловский замок.
Ночь.
Рывок. Руки, хватающие его за ворот. Запах пота и вина. Удары. Хруст костей.
И боль. Он умер. Но тогда… что это?
Он снова открыл глаза и увидел перед собой отражение в стеклянной панели. Бледное лицо, покрытое повязками. Чужие черты. Не его.
Он не знал, кто он теперь. Но он знал одно. Его звали Павел.
Павел Первый.
Он закрыл глаза, сосредоточился, пробежался по телу.
Пальцы – есть, но какие-то длинные, худые. Грудь – поднимается в такт дыханию, но слабее, чем раньше. Кости… другие. Это не его тело.
Резкий звук. Дверь открылась.
– Доброе утро, – голос врача был ровным, но в нём слышалась лёгкая настороженность. – Как вы себя чувствуете?
Он не ответил.
Как он себя чувствует?
Как человек, которого убили.
Как император, который проснулся в мире, где его имя – лишь пара строк в учебнике.
Врач подошёл ближе, внимательно глядя ему в глаза. Молодой, коротко стриженный, в белом халате. За ним в дверях маячила женщина в форме медсестры.
– Вы помните, как вас зовут?
Вопрос резанул по нервам.
Помнит ли он?..
– Павел, – выдохнул он, ощущая, как имя обретает вес.
Врач кивнул, делая пометку в планшете.
– Хорошо. А фамилию?
Он сглотнул. Губы чуть дрогнули.
И вот теперь перед ним первый выбор.
Он сжал кулаки под тонким больничным одеялом. Врач ждал.
Фамилию.
Если он скажет: Романов, его примут за сумасшедшего. Если солжёт, это станет первой ложью в новом мире.
Он отвернулся к окну. За стеклом – странный серый город, высокий, без куполов, без шпилей, без дворцовых фасадов. Только стекло, бетон и тонкие металлические конструкции.
– Я… не помню, – сказал он наконец.
Врач взглянул на него внимательнее.
– Потеря памяти после травмы – не редкость. Ничего страшного. Вас нашли без документов, но, возможно, со временем всё восстановится.
Павел сжал зубы. У него нет времени на "восстановится". Он должен выяснить, что произошло в ту ночь.
И главное – почему он здесь?
Он молчал. Врач что-то говорил, медсестра суетилась с аппаратами, но все это было фоном. Главное сейчас – слушать себя. Разобраться в том, что не так.
Его пальцы – тонкие, но жилистые. Не те руки, что он помнил. Вены на запястьях – видны, кожа бледная, но без привычных мозолей от
клинка. Он провел языком по зубам – непривычно ровные, без зазубрин и следов от застарелых травм.
Взгляд скользнул по комнате. Странные, незнакомые вещи. Аппараты, что моргают светом, но без ламп. Тонкая коробка, похожая на зеркало, но в нем не было отражения. Даже воздух другой – без привычного запаха свечей, пудры, масла, железа.
– Скажите, вас кто-то ждет? – спросил врач, снова смотря на него с легкой улыбкой.
Павел едва не рассмеялся. Кто его ждет? Двести лет спустя?
Он сжал челюсти. Голова гудела. Он должен думать.
– Какой сейчас год? – спросил он наконец.
Медсестра переглянулась с врачом, тот кивнул.
– Две тысячи двадцать шестой.
Холодок пробежал по позвоночнику. Он надеялся услышать что угодно. Но не это. Не целую бездну времени, отделяющую его от той ночи, когда его задушили собственным шарфом.
