СЫЩИК СО ШВАБРОЙ – СОРАТНИКИ
(ретроспектива)
– Смирно, кому говорят! – больно хлестанули похожей на учительскую указку палкой по голому животу одного из шеренги шестиклассников, стоявших с поднятыми вверх руками у стены коридора спального корпуса школы-интерната № 13.
Ночная няня по кличке «Швабра» прохаживалась, подбоченясь, вдоль строя. Эта высоченная как макет пожарной каланчи и сухая как палка-заготовка под черенок лопаты или швабры (откуда, надо понимать, и кличка), мелкоголовая узкоплечая женщина с постепенно расширяющейся книзу фигурой и гораздо более широким, чем плечи, но костлявым до невозможности задом, в сморщенных хлопчато-бумажных чулках и огромных мужских ботинках на толстой подошве, в другое время вызвала бы у пацанов один только издевательский смех, и ничего кроме смеха. Но в данный момент им было не до веселья – кривая блуждающая ухмылка на её бесцветном лице не обещала ничего хорошего.
– Сейчас вы у нас, голубчики, узнаете, что значит – Родину любить! Будете тянуть руки к небу до тех пор, пока не начнёте просить прощения за бардак, который здесь устроили. А кто будет шибче всех упрямиться – встанет ещё и на колени, да на горох! У нас есть горох, Марь Филаретна?
– Сколь хошь, Петровна! – сидевшая напротив строя на подоконнике с «беломориной» в жёлтых прокуренных зубах сухонькая, с синюшным лицом и большим сизым, в прожилинах, носом старушонка, вторая няня, плотоядно хихикнула. – К послезавтрему, к первому сентябрю будут как шёлковые, мозги фулиганью энтому прочистим! Ишь, раздухарились… думали, раз
первые приехали, так – ерои. Хрен! Полюбют Родину, куды денутся…
В строю по стойке «руки в гору» изнывали семеро приятелей-одноклассников, по окончании прошлого учебного года сговорившихся, что к началу следующего, то есть нынешнего шестого класса съедутся в интернат хотя бы за сутки-двое до первого сентября и пообщаются вдоволь в более-менее свободной обстановке, пока мало народу и воспитательского надзора – накупаются-наныряются в Большом Голодностепском канале, пошастают по совхозным бахчам, наведаются в виноградники…
Сначала, к удовлетворению друзей, всё шло как по маслу. Один раз, правда, сразу после очередного удачного рейда на бахчу, где досыта наелись арбузов и дынь и прихватили немалую толику добычи с собой, они чуть не попались в руки выследившего их старшего воспитателя по кличке «Сыщик» (тот и впрямь обладал выдающимися способностями, позволявшими точно и безошибочно вычислить кого угодно в любой шалости), но сумели благополучно удрать, побросав трофеи. И, когда наступила та памятная, с тридцатого на тридцать первое августа ночь, вдохновлённые удачно прошедшим днём пацаны, наговорившись по душам, но не имея ни малейшего желания отходить сразу после отбоя ко сну, начали, как это у них водилось и раньше, когда дежурные воспитатели и няни уходили, беситься, что называется, во всю ивановскую.
Одной из любимых полуночных мальчишьих игр в их возрастной группе, как и во многих других, за исключением, пожалуй, самых младших, была в этом интернате «конница». Разбившись на пары, изображавшие из себя один коня, а другой всадника, забравшегося «коню» на хребет или даже на плечи и взявшегося одной рукой за нахлобученную на голову в качестве щита и шлема одновременно подушку, а другой ухватив завязанное смоченным затем в воде узлом (для веса) полотенце, используемое как колотушка-палица, «конники» начинали жаркую битву. Каждый «всадник» мнил себя красноармейцем, со всей пролетарской ненавистью изничтожавшим «белую буржуйскую сволочь». Тишины от таких игрищ ожидать было, естественно, трудно. На том, как обычно, и погорели. И вот теперь, превозмогая боль в плечевых суставах, все семеро понуро стояли пред грозными очами упивающихся законной своею властью над изобличённым «фулиганьём» злорадствующих старушек.
