«Он царил над куполами России»
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
(Пушкин о Жуковском. А разе не о себе!?)
Пушкин словно царил над куполами России, врезаясь своей божественной лирой в поднебесное пространство, нравственные и духовные истины излагая сильным и поэтическим образом, слогом цветущим и живописным. Он явил себя сильным духом, способный вынести всё с гордо поднятой головой и без жалких слов и сделок с совестью испить «жажду бессмертия». услышавшего и принявшего этот призыв природы, изложенный Мишелем Монтеном: «Освободите место другим, как другие освободили его для вас» («Опыты». Монтень):
Я дело стану петь, несведомое прежним!..
Я тайности свои и небеса отверзу,
Свидения Ума Священного открою.
В том, ему современном мире, Пушкину было тесно. Но из уст его раздавалась благодарность жизни, мужественному пути, прямому и простому, по которому он шел, помыслам, которыми горела душа, небу России, которое звездами грело надежду. Будто «семь громадных орлов», применяя античную хронику, парили над его судьбой, предвещая счастье: «Всякий мужественный, всякий правдивый человек приносит честь своей родине» – Ромен Ролан.
Как волшебник и чародей, он исторгал у современников одновременно и радость, и смех, и слезы; брал самые высокие аккорды чувств, очищая от зависти, алчности и уныния; звуками его лиры был изумлена вся Русь – она еще подобного никогда не слыхала, жадно прислушивалась и ощущала, как наполнялись все нервы ее жизни благоуханием чудесного, всех цветов и деревьев Армидина сада (Торквато Тассо – «Освобожденный Иерусалим»): «Невозможно обозреть всех его (Пушкина) созданий и определить характер каждого: это значило бы перечесть и описать все деревья и цветы Армидина сад» – (В. Г. Белинский, Литературные мечтания).
Вот только последний свой приют – свою « нетоплненую квартиру» – великий поэт с русскими корнями нашел на отеческом кустарном погосте с незатейливым холмиком, без мраморных колоннад и античных скульптур:
Где сыну огненного Феба,
Любимцу, избраннику неба,
Не нужно дров, ни камелька; – В. Кюхельбекер
А здесь и резкий протест Гоголя: «…плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово»
К чему, несчастный я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?
И – сами проводы и похороны…Прощались с поэтом в небольшой Конюшенной церкви императорского двора, прихожанином которой был Александр Сергеевич. Вспоминал поэт Василий Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви». В храм пропускали только по специальным «билетам» – вход только близким родственникам, друзьям и членам иностранных миссий.
Император Николай I («Блюститель правоверия» – по мысли верховников и храмовиков, по мысли Герцена – «холодный, ледяный, как петербургский климат») отпустил смертный («тяжкий») грех поэту, который нарушил честное слово, данное им императору 23 ноября 1836 г в Аничковом дворце, – обязательство не стреляться с Дантесом. Разрешил отпевание – ведь дуэлянты, по церковному ортодоксу, считались самоубийцами, то есть заведомо губили «душу – христианку» и потому запрещалось погребать их в освященной земле – « …камер – юнкер Александр Сергеевич отпет был в церкви конюшень Императорского двора в присутствии всего города…». В отличие от Лермонтова, чье тело не сподобилось отпеванию (хотя следственная комиссия об этом просила).
