Ганеша пришел к Фетиде и застал её опять гадкой.
«Господи, – оторопел он, – больше года сознательной работы над культивацией этого тела, которое даже не удосужилось сделать аборт, пошло насмарку и вышивание платков. Неужели эстетические и умственные процессы у ней всё ещё столь жёстко обусловлены биологически?»
Эстетически Фетида находилась на ещё более ранней эволюционной ступени, чем то состояние, в котором он её для себя обнаружил. О чём можно было судить хотя бы по эволюции её прически, как по наглядному графику:
Он обнаружил её на сугубо светском приеме у Пандоры с аккуратным каре а-ля блондинка.
Когда он начал с ней жить, каре постепенно разъехалось куда глаза глядят и стало расхлябанным, как «Путешествие из Петербурга в Москву»1.
А когда Фетида окончательно убедилась в том, что он полностью на неё «залип», каре поехало обратно, причем чуть ли не в обнимку с классиком современности по его дороге «Москва – Петушки»2 со всеми вытекающими: из его многочисленных бутылок.
По приходу из летнего рейса он застал Фетиду с короткой прической, которая очень ей шла. Не говоря уже об окрасе «перьев» цвета пепла, кричащем об эстетическом поиске и жажде самоопределения, глубоко запавшие ему в душу.
Теперь же Фетида стала отращивать свой рыжий волос, как она ему заявила: «Как раньше». Что говорило об её погружении в эстетическую архаику подросткового периода.
Он был в таком глубоком шоке от увиденного, что лишь спросил:
– Почему ты не взяла у Орфея денег на аборт?
– Но ты же сам ответил на мою телеграмму своей: «Не волнуйся, всё у нас будет хорошо».
– Я имел ввиду, что Орфей даст тебе денег, ты сделаешь аборт, и всё у нас действительно будет хорошо. Как прежде.
– А я почему-то подумала, что ты согласился стать отцом. И сказала Орфею, как только он продал джип, что его деньги нам больше не нужны.
– Я? С какой это стати? Я же всегда говорил тебе, что не хочу иметь детей.
– Все так говорят. А потом передумывают. Вот я и решила, что и ты уже передумал. Как все.
Это прозвучало настолько восхитительно мило и в тоже время настолько глупо, что он полностью растерялся. Не зная уже, то ли убить её на месте, то ли подскочить с этого места преступления и стоя начать ей аплодировать.
То ли – зааплодировать её до смерти! Оглушительно и бесповоротно! Как в своё время на Съезде Верховного Совета до боли в ушах зааплодировали академика Сахарова, в ответ на его заявление о том, что СССР должна управлять исключительно интеллигенция, из которой и состояли первые члены ВКПБ, а отнюдь не плебс, который пришел им на смену после смерти Сталина. И точно так же, как и плебс – тогда, Ганешу охватила всё та же растерянность и ощущение своей исконной ущербности. Он взял себя в руки, то есть соединил ладони вместе, растопырил пальцы и слегка развёл ладони в стороны, твёрдо уперев кончики пальцев друг в друга, и долго молча смотрел в центр образованной мудры, всегда помогавшей ему сосредоточится. Бессмысленно гоняя пальцы туда-сюда по явственно ощутимой полировке зеркальной плоскости на стыке кончиков пальцев. То почти сжимая их к центру, то распрямляя обратно.
Не пытайтесь это повторить. Затягивает.
Фетида что-то ещё пыталась ему сказать и даже открывала рот, как пойманная в сети слов трепещущая рыба, и наверняка что-то там такое восхитительное в своей Слепой наивности говорила, сверкая чешуей красивых фраз: о семейном счастье, зрелости, стабильности… И пыталась даже робко улыбаться, но он сквозь гулкий шум в ушах от искренних оваций её уже не слышал. А если и слышал, то уже не различал её слов от несусветной глупости. Как и идеи Сахарова об искусственных цунами. Которыми тот призывал смыть в своё время буквально в унитаз все враждующие с СССР страны, разработав для этих целей соответствующих размеров водородную бомбу. Одной из которых теперь и грозила стать ему Фетида. Смывая своим словесным потоком все его прежние постулаты, которые он, как сваи, годами вбивал в своё сознание. Ласково причёсывая, словно гребёнкой, весь его волнолом.
