Первый луч майского солнца бесцеремонно пробился сквозь щель в шторах и упал Веронике прямо на лицо. Она не открывала глаза. Не надо. Она и так знала наизусть каждую трещинку на потолке, каждый завиток люстры, которую Дмитрий пять лет назад повесил криво и так и не переделал. «Быстрицкая, не такая уж ты и быстрая», – пронеслось в голове выцветшей, как старые обои, мыслью.
Она проснулась первой, как всегда. Тишина в доме была звенящей, тяжелой, притаившейся за тонкой дверью спальни. Еще минута – и ее разорвут на части: «мам!», «отстань!», «где?!».
Вероника лежала, прислушиваясь к предсмертной агонии тишины. Из-под века она видела знакомый узор обоев – блеклые, некогда кремовые розы, которые она с таким восторгом выбирала, когда они с Дмитрием только въехали. Теперь они казались ей просто грязно-серыми пятнами. Воздух в спальне был спертым, пахло пылью и сном. На тумбочке с облупившимся лаком лежала ее книга, раскрытая на той же странице уже третью неделю. Она потянулась рукой, нащупала чашку с вчерашним чаем – на дне лежала размокшая, потонувшая лимонная долька. Еще одно незаконченное дело. Еще одно маленькое поражение.
Со вздохом, который был скорее стоном, она перевернулась на бок. Рядом, спиной к ней, лежал Дмитрий, уткнувшись лицом в подушку. Он храпел ровно и деловито, как человек, у которого впереди полноценный, принадлежащий только ему день. Его телефон на тумбочке мерцал синим огоньком – очередное уведомление. Вероника на мгновение представила, как швыряет его в стену. Но вместо этого просто закрыла глаза, пытаясь продлить эти последние секунды небытия, прежде чем снова стать обслуживающим персоналом в собственном доме.
Вероника побрела в ванную, волоча за собой остатки сна, как привязанные гири. Рука сама потянулась к крану, а глаза нехотя поднялись на зеркало.
И вот он, ее утренний портрет. «Ну, здравствуй, красавица», – ехидно подумала она. Лицо осунувшееся, а под глазами – фирменный аксессуар, две синеватых тени такой насыщенности, что любая панда позавидовала бы размаху.
«Ну и что ты на меня уставилась? – мысленно спросила она свое отражение. – Ждала королеву? Получи панду. В натуральную величину». Отражение молчало, и в этой молчаливой подавленности было что-то откровенно враждебное. «Обычная панда – милая, уставшая, питающаяся растительностью и вечно с синяками под глазами от того, что жизнь ее постоянно лупит бамбуком по морде».
Она наклонилась ближе, вглядываясь в сеть мелких морщинок у глаз, которые десять лет назад появлялись только со смехом. Тогда, в свои двадцать пять, она и правда была веселой, с какой-то искрой во взгляде. Цвела, благоухала и думала, что морщины – это история про мудрость, а не про хронический недосып и накопившуюся усталость. Ее тогдашнее «я» махнуло бы ей рукой из прошлого: «Расслабься, Верка, все будет хорошо!» А нынешнее «я» в зеркале ехидно ухмыльнулось в ответ: «Ну как, дошло, что не будет?»
Она брызнула в лицо холодной водой, пытаясь смыть хотя бы следы ночи. Капли застыли на ресницах, словно слезы, которых ей было уже лень проливать. Не помогло. Панда так и осталась в зеркале – безразличная, с потухшим взглядом, с которой никто не стал бы снимать милое видео.
Повернувшись к зеркалу спиной, она пошла будить свой «бамбуковый лес» – семью, которая с упорной регулярностью выжимала из нее все соки, ничего не давая взамен.
Первой на пути была их с Дмитрием спальня. Вероника зашла в полумрак, где пахло сном, пылью и парфюмом, въевшимся в одежду мужа. Комната была зашторена так, что здесь царили вечные сумерки. Она могла ориентироваться здесь с закрытыми глазами: обойти слева кровать, не задев тумбочку с ее стопкой непрочитанных книг, дальше – комод Дмитрия, на котором вечно лежала горка его носков, свернутых в комки-неудачники.
