Глава 1. Экзамен сдан, или Оленёнок в рысьих лапках
Я шла, подпрыгивая от удовольствия: экзамен сдан! Вертела головой во все стороны: пятиэтажные здания случайными окнами, как будто дарили мне улыбки, а солнце-то, солнце меня тоже поздравляло, тёплыми прикосновениями поглаживая по голове. Шла по бульвару Гагарина, точнее не шла, – парила, придерживая, чтобы вовсе не улететь куда-то в небо, широкий подол голубого платья…
И вдруг споткнулась, опустила глаза и увидела коричневые ботинки, слишком большие и грубые, чтобы быть мужскими.
Поразительно, как быстро возбуждённое воображение способно изображать целые полотна, изобилующие яркими красками и мелкими деталями. В миллионную дольку секунды оно нарисовало мне образ владельца этих гигантских ботинок.
На массивном теле, прямо на плечах, кособоко лежит угловато-лобастая, как у быка, голова, из которой торчат лишённые век, кроваво красные, от ветров и пыли, глаза. Стекающая по землистой щеке слизь липкой струйкой тянется прямо к кривому рубцу, лишь отдалённо напоминающему рот. И тело, и руки этого чудища соответствуют гигантской обуви – слишком большие, грубые и тяжёлые.
– Беги! —всех противоречий, упрямо идёт сквозь листопады, дожди, снега на зов собственного сердца. торопливо командовало раздраженное воображение, не глядя в воспаленные глаза: – беги, Аля! Однако разум в противовес паникующему воображению, тихо шепнул: «Посмотри. Возможно, это чудовище в огромных ботинках не так ужасно». Медленно подняла глаза и растерялась… Мне улыбнулся парень. К удивлению, его глаза были не кровавые, а имели приятный серый с голубым оттенком окрас и совсем не топорщились, наоборот, были надёжно защищены от ветров и пыли азиатским веком, глядели с ласковой хитрецой.
Я не сразу поняла, красив ли он. Привыкшая к мужчинам с русской внешностью, не могла уместить в шкалу привычной градации мужской привлекательности.
Он, возможно, и не походил на лесное чудище, но точно и на взращенный на сказках образ молодца с русыми волосами. Жёсткие его волосы блестели чернотой, а длинная изящная фигура одинаково нелепо смотрелась бы, как на печи, так и на Сером Волке. Несмотря на внушительный рост, он совсем не походил на былинных богатырей. Высокий и изящный как фарфоровая статуэтка. Только ботинки тяжёлые, гигантские, точно чужие, принадлежащие не то убитому чудищу лесному, не то богатырю с печи. Всё в нём не соответствовало привычным фантазиям, оттого, быть может, и казалось притягательным до невозможности к сопротивлению.
Почему-то я загадала: «Если ответит не «привет» или ставшее модным после фильма «Зорро» «Боэнас ночес», а простым «здравствуй», значит, завяжутся отношения». Он же ответил целой фразой: «Здравствуй, а что это мы такие весёлые?» и, улыбнувшись, нежно поправил выбившуюся прядь волос, случайно дотронувшись до моей щеки.
Он скорее всего в этот короткий миг даже не успел ощутить жар моей кожи, но я прочувствовала всю противоестественную силу его холодных пальцев, они, точно ледяные иглы, молниеносными уколами от щеки пробежались по всему телу, не оставив на нём без мурашек ни точки. А затем нырнули под кожу и уже там, покачиваясь, возвратили к знакомому, но подзабытому чувству. Это было похоже на детские ощущения, когда в первый морозный день идёшь в школу и, вдыхая не просто воздух, а саму сущность мира, его душу, ощущаешь, как всё внутри трепещет и ликует.
Так же и эти иголочки нырнули под кожу, чтобы подарить в один миг и трепет, и ликование, и чувство безграничной свободы. Всего в один миг, который он и не заметил. Оттого, наверное, уже секундой спустя, это чувство, способное жить только в ответ на другое, такое же чувство обратило иглы, дарящие настолько приятные покалывания и волнение во что-то иное, дарящее совсем не детские восторги, а в нечто тянущее, ноющее, напоминающее ёж-рыбу, желающую освободиться из неосторожно сжавших её рук. Расширившись, она пронзила всё внутри и, сбежав, оставила в беспомощной истоме обливаться кровью.
