А тараканы бегали по стенке
Портвейном липким грязный стол залит.
Гремела музыка и женские коленки
Уныло гладил ротный замполит.
(1986 год – это единственные строки написанные за два года службы)
Кто-то тормошил меня за плечо.
– Товарищ старший лейтенант! А, товарищ старший лейтенант… Вы велели себя к подъёму разбудить.
Я ещё не отошёл от пьянки. В висках стучало, во рту сушняк. Надо вставать. Всё вокруг поплыло. Вновь присел на кровать. Среди свинарника и бардака увидал недопитую бутылку «Жигулей», дотянулся и жадно её доглотал.
Напротив меня стол, за ним двухъярусная кровать. Снизу спит капитан Быченков, а сверху над ним Пузырь, недавно пополнивший нашу роту молодой лейтенантик.
Посылать на подьем Бычу бесполезно – на хуй пошлёт.
А Пузырь мертвый просто, да и не справится он с поставленной задачей. Жаль замполит с биксами в городе завис.
Придется самому!
Ёб вашу мать, хуёво как! Шатает…
Мы отдельная трассовая рота Бамовского железнодорожного батальона. Дислоцированы в поселке Хурмули и командированы на выполнение важнейших путевых работ Всесоюзной Комсомольско-Молодежной стройки Амурской ТЭЦ. Стоим в пяти километрах от Амурска, у городских очистных систем. Хорошо сейчас декабрь, самые морозы, а то бы нестерпимо воняло говном, летом аж до рвоты. Две комендатуры, батальон стройбата и наша трассовая рота – вот и вся всесоюзная комсомольско-молодежная стройка Амурской ТЭЦ, бля…
Застегнул портупею. На потолке каморки на удавке тусклая лампа. Гудит сварная печка. На улице – 35—36. Ещё не так холодно). Таджик Махмуд круглосуточно следит за теплом в нашей будке, наводит порядок и чистит господам офицерам сапоги. Махмуду очень повезло по жизни, всегда тепло, как в родном Ленинабаде. Да и завидуют ему все солдаты.
Темень, бля! Поссал на снег.
Дневальный на месте, видать Махмуд маякнул… Повезло, суки…
Над палатками белый дымок вьется из труб. Верх у палаток брезентовый, а стены в два ряда из досок сколочены, а проём между ними хуйнёй всякой забит для теплоты. Окон нет. Внутри лампа на шестьдесят ватт одна. Ничо на тридцать харь хватает.. Ну а если не дай Бог, полыхнёт палатка – пиздец взводу. Заживо сгорят. Выход то всего один и узкий с небольшой горловиной. Рядом с ним висит агитационный плакат: «Береги, друг, тепло как своего товарища!» Такие, хули, обстоятельства!..
И уебал под ребро сапогом яловым тварь! Заснул тот пидар дневальный у печки. Повалился безмозглый, захрипел.
Я по ведру, что рядом стояло, пинком ещё от злости как хуйнул! Полетело по палатке, загрохотало.
– Рота подъём! Шпалы пришли!
Солдаты зашевелились, шибануло вонью, сунул нос в полушубок.
У каждого ноги в гниющих болячках и открытых язвах. «Ни хуя не сделать с этой напастью, командир!» – То и дело талдычит военврач. Поебать, служба военная такая!
– Шэвелыс давай, шэвэлыс!
Услышал я голос Гаджи, ефрейтора, исполняющего обязанности старшины.
Мой верный пёс Гаджи! Я увидел тебя сразу, как только ты попал к нам. На третьем месяце службы ты случайно выебал жену парторга, которая взяла тебя в качестве мула для похода в сельпо. Потом ты стал ебать её регулярно, но через пару недель тебя вложили. О нашей трассовой роте по батальону ходили легенды ужасов – не дай-то Бог сюда попасть. Вот и попал Гаджи к нам вместе с устным распоряжением товарища майора-парторга: «Сжить со свету». Поговаривали, его жену весь батальон переебал. Но не повезло только Гаджи. Зато повезло мне с Ним. В тот день замполит, детина сто девяносто росту, обладающий превосходным прямым ударом с правой, отечески обнял прибывшего и пропел свою заученную для пополнения фразу: «Сынок, я могу обещать тебе только одно… Ты вернёшься отсюда живым – это мой долг, а там….» – И замполит кивнул на палатки – «Как себя поставишь.»
