Эта книга представляет собой попытку по возможности объективно описать и проанализировать историю археологической мысли в России начиная с момента сложения представлений об археологических остатках как национальном достоянии. Именно тогда началось развитие собственно научного, а не антикварного подхода к памятникам. В нашей стране период возникновения и формирования научной археологии падает на середину XIX в. (разумеется, вне сферы классических древностей, где это произошло раньше).
Верхней хронологической границей настоящего исследования является середина 1930-х гг., когда ситуация в гуманитарных дисциплинах коренным образом меняется. По причинам вненаучного характера деятельность целого ряда важных направлений археологической мысли тогда оказалась прервана или трансформирована. Мне показалось логичным довести рассмотрение материала именно до этого периода ввиду качественных перемен, которыми он ознаменован.
Именно тогда, на рубеже 1920–1930-х гг., в СССР началось формирование историографической концепции, согласно которой археологическая наука в России предшествующего периода объявлялась весьма отсталой (господство «ползучего эмпиризма»), а первые серьезные научные обобщения появились в отечественной археологии лишь в результате экспансии марксизма в 1930-х гг.
На протяжении многих десятилетий за этой концепцией стояла мощная пропагандистская машина, подчинившая себе всю систему археологического образования, и с некоторыми оговорками, и научную практику. Задачей ее было обеспечивать поддержку данному варианту идеологического мифа, широко распространённого в тоталитарную эпоху – об ущербности буржуазной науки и благотворных последствиях внедрения марксизма.
В ходе работы над книгой мною были выявлены новые данные, показавшие несостоятельность указанной агрессивной концепции. Между тем влияние ее на последующие поколения археологов было огромным и ощущается по сей день. Сложившиеся мифологизированные представления, даже при критическом к ним отношении, оказывают определенное воздействие на воззрения ученых. Это заметно мешает выработке адекватных оценок прошлого нашей науки.
С другой стороны, начиная с рубежа 1980–1990-х гг. и по настоящее время у многих историографов обозначился «крен» в противоположную сторону – тенденция изображать тридцатые годы периодом тотального разгрома отечественной археологии и решительного разрыва всех наиболее перспективных научных традиций. В ряде ранних работ я сама отдала дань этому веянию, но более глубокая проработка материала заставила меня скорректировать свою позицию. В действительности имели место и разгром, и репрессии против ученых. Но наука осталась жива. Археологи сумели частично восстановить оборванные связи, частично – перенаправить острие исследований в новые области.
Выводы, предлагаемые ныне на суд читателя, базируются на обширном материале – научных публикациях, заметках периодической печати, мемуарной литературе, опросных данных и достаточно широком круге архивных источников. В частности, в книге использованы материалы, собранные в архивах Российской Академии наук (Санкт-Петербургского отделения), Российского Этнографического музея, Музея антропологии и этнографии РАН, Института антропологии при МГУ, Государственного Исторического музея, Управления Федеральной службы безопасности по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, а также материалы семейного архива Бонч-Осмоловских, находящегося в личном ведении автора.
Модель, созданная мною, вероятно, имеет и слабые места, и досадные пробелы. Но для меня важно другое – чтобы эта модель оказалась
