Come away, O human child!
To the waters and the
wild
With a faery, hand in
hand,
For the world's more full of
weeping
than you can understand.
William Butler Yeats, «The Stolen
Child»
Когда я вышла из бара, шел снег.
Он падал густыми хлопьями, словно
ждал своего часа последние почти два месяца, медленно опускался на
землю и не таял. Город затих под снегом, убавил громкость, даже
фонари, кажется, потускнели. Не было слышно ни музыки, ни машин, и
воздух потрясающе пах зимой.
Я сунула сигарету в рот и щелкнула
зажигалкой, подождала, пока загорится оранжевый огонек, пожирающий
табак и бумагу, и выдохнула дым в холодный воздух. Пальцы, конечно,
мерзли, но перчатки я не носила — боялась потерять. Карманы и
рукава надежнее. Дым — тоже сойдет.
На другой стороне улицы шел большой,
грузный мужчина, вокруг которого вилась и едва не подпрыгивала от
радости такая же большая овчарка. За ними бежали две цепочки следов
— степенная человеческая линия и собачьи петли. Ничего особенного.
Ничего необычного. Ничего такого, чтобы я потом сказала, что
получила в тот день одно или два предупреждения, знака, сигнала,
что все пойдет не так.
Все всегда шло не так, если дело
касалось меня.
Я выбросила сигарету, поправила на
плече рюкзак и шагнула вперед, из-под козырька над крыльцом бара —
в снежную кутерьму. Пришлось набросить на голову капюшон толстовки,
потому что белые хлопья путались в волосах и начали таять.
Шапку я не носила, как и перчатки,
по ровно той же причине.
Ключи от квартиры, где моя сестра
снимала комнату, лежали в глубоком кармане куртки, запертые на
надежную молнию — точно не выпадут. Там, в глубине лабиринта из
проходных дворов, подворотен и арок, меня ждало маленькое личное
одиночество, ноутбук с сериалом, шоколадка и тишина. Никаких
подглядываний в экран. Никаких вопросов, на которые я бы не хотела
отвечать: как дела в школе, которая уже давно не школа, какие
планы, все ли я успеваю.
Декабрь перевалил за первую треть —
канун сессии, разгар распродаж в торговых центрах, попробуй тут все
успеть, если ты днем — студент, а вечером — супергерой за кассой. Я
кое-как успевала, возвращаясь домой ближе к полуночи, усталая и
голодная. Там, дома, на окраине большого-большого города, это всех
раздражало.
Поэтому у меня были ключи от другого
дома.
Официально я присматривала за
цветами. Должен же был кто-то их поливать и говорить с ними, пока
хозяйка — моя сестра, старшая и самая умная из нас всех, — уехала.
По каким-то своим делам. Неофициально я получила возможность
полторы недели отдохнуть от долгих поездок в метро, маминого
стремления залезть в мои карманы, папиного осуждения и каверзных
вопросов младшей сестры. Она, кстати, была самой красивой из
нас.
А я родилась средней — и, кажется,
несколько не задалась.
Идти в кедах по свежему снегу было
холодно и мокро. Пальцы страшно замерзли почти сразу. Слишком
легкие джинсы тоже не держали тепло. Снег запорошил плечи, налип на
воротник, набивался в рукава и карманы — там, где он касался кожи,
я чувствовала покусывание холода, злое и острое. Утренний прогноз
соврал: теплая погода — поздняя осень, а не зима! — и не думала
такой оставаться, обещанный плюс сменился на минус, а ясная ночь —
на тяжелые снежные тучи. Завтра утром я пожалею, что не взяла с
собой теплых вещей.
Хотя, наверное, никто не умрет, если
я стащу у сестры свитер и шарф.
Возможно, она даже успеет вернуться
до того, как я проснусь, если ее самолет не задержат — с такой-то
погодой.
Темные запутанные дворы, которыми
мне предстояло идти, давно перестали меня пугать. Я шагнула в
первую арку через калитку в кованых воротах и отряхнулась почти как
собака, пытаясь сбросить с себя налипший снег. Впереди, там, где
кончалась арка, на асфальте была видна четкая граница между
темно-серым и белым, и до меня здесь никто не проходил.
