Вот уже более 20 лет я не просто знаком с Геннадием Бордюговым, но дружу с ним, считаю его близким для себя человеком, с радостью участвую практически во всех организуемых им проектах. Я услышал о нем еще раньше, в начале 1990-х, когда вышла книга «История и конъюнктура. Субъективные заметки об истории советского общества», написанная им в соавторстве с Владимиром Козловым. Помнится, книга эта меня тогда очень поразила. Авторы – как это следовало из названия их работы – считали, что некой подлинной истории в нашей стране всегда (ну, или, по крайней мере, в советское время) противостояла ситуативная конъюнктура, которая постоянно корежила эту самую подлинную историю в угоду своим сиюминутным политическим интересам. Я абсолютно соглашался с тем, что конъюнктура действительно перманентно форматирует представления о прошлом, но у меня и в мыслях не было, что существует какая-то единственная правда, которую якобы можно и нужно вызволять из-под гнета тех или иных конформистских представлений.
Мое тогдашнее неприятие основополагающего посыла этой книги впоследствии лишь укрепилось, и сейчас я еще больше убежден в том, что множественность интерпретаций прошлого – в зависимости от исходной точки зрения, от ракурса взгляда, от нюансов ценностномотивационной установки интерпретатора – это совершенно естественно, что у красных и белых, либералов и консерваторов, радикалов и соглашателей всегда были, есть и будут разные герои и злодеи, разные правда прошлого и его кривда, разные виноватые за провалы и причастные к успехам. А поэтому для каждой конъюнктуры – своя история. Это не релятивизм, поскольку данная позиция предполагает ярко выраженную субъективность, в отличие от бесцветных и отстраненных западных obviously и perhaps.
И когда я познакомился с Геннадием Аркадьевичем и потом довольно быстро с ним сдружился, я искренне недоумевал, как такой грамотный и знающий историк может придерживаться позиции, характерной по своему гносеологическому фундаментализму для давно уже ушедшего в прошлое XIX века, когда казалось, что знание, в том числе гуманитарное, всесильно. Оказывается – может! Подобный взгляд на историю всегда был очень притягательным, потому что он представлял собой не просто познавательную практику, но ценностную установку типа «на том стоим», которая своей твердостью неизменно вызывает восторг даже у оппонентов. Да, я уважал его мнение, но при этом все эти годы спорил с ним. Эти наши споры развивались по одной и той же схеме: я ему – некое однозначное истолкование, а он мне в ответ – это прегрешение против исторической правды со всеми вытекающими отсюда оценочными суждениями, и тут же проговаривались извечные «с одной стороны» и «с другой стороны», в то время как у меня сторона всегда была одна-единственная. Да откуда ж нам знать эту историческую правду? До сих пор никак со Сталиным даже не можем определиться, злодей он или все-таки гений, а как в таком случае очистить зерна исторической правды от плевел конъюнктуры текущего момента?
Каково же было мое удивление, когда я увидел еще в рукописи этот сборник бесед и интервью, на титульном листе которого стоял заголовок «История как конъюнктура». Понятно, что смысл такого заголовка прочитывался однозначно: прошлое воспринимается через настоящее, через истолкования, порождаемые особенностями текущего момента. То есть конъюнктура все-таки первична? Именно от нее зависит прочитывание и понимание нами минувшего? И действительно, каждое из собранных в сборнике интервью, расположенных в хронологической последовательности, – это продукт своего времени, который до конца понятен только лишь в рамках той эпохи, в которую он появился. Ну в самом деле, разве пафос бесед, привязанных к отмечаниям круглых дат в нашей недавней истории, не воспринимается сейчас, на дистанции, как нечто безвозвратно оставшееся в том времени, когда та или иная конъюнктура вызывала на соответствующие размышления? Выходит, наш спор завершился, скажем так, подтверждением правоты именно моего взгляда?
