Вечерами в маленькой поселковой больнице тихо. Бесшумно скользнет по коридорчику сестра, разнося градусники. Прокряхтит сухонькая старушка, да скрипнет дверь за мотористом с «Быстрого», выходящим покурить в холодные сени.
А сегодня тишина нарушилась тяжелыми шагами врача, беготней сестер, тревожным скрипом носилок.
Моторист выскочил в коридор:
– Никифорова с Иванова катера в операционку повезли.
– Утоп!.. – ахнула бабка.
– Нет, бабка, за борт свалился…
За разговорами не заметили, как по коридору мимо палат прошли двое; один прихрамывал, крепко налегая на палку.
Он был немолод. От хромоты в левой ноге чуть сутулился и при ходьбе привычно выносил вперед правое плечо. Морщины избороздили до черноты загорелое лицо, и особенно много их набежало возле глаз, словно человек этот всю жизнь смотрел против ветра.
Он шел, стараясь без стука ставить палку, а впереди беззвучно летела девчонка-сестра, от бьющей через край энергии выворачивая по-балетному носки матерчатых тапочек. У операционной остановилась:
– Посидите.
Боком скользнула в дверь, а он осторожно присел на краешек стула, поставив между ног палку.
Как все здоровые люди, он был чуть напуган больничной тишиной: стеснялся сесть поудобнее, скрипнуть стулом, поправить сползавший с плеча тесный халат. Стеснялся своего здоровья, стоптанных башмаков из грубой кожи и тяжелых рук, сплошь покрытых ссадинами и порезами.
– Иван Трофимыч?.. – Моторист опять вылез в коридор.
– Петр? – шепотом удивился Иван. – Ты чего тут?
– Аппендикс вырезали, – не без гордости сообщил моторист, садясь рядом. – Флегмонозный.
– С Федором-то беда какая… – Иван вздохнул.
– А что случилось?
– Запань у Семенова лога утром прорвало. Не знаю, откуда вода пришла, а только рвануло троса, и понесло лес в Волгу. А тут – ветер, волна. Треск стоит – голоса не слышно. Ну, все кто куда: с лесом не пошутишь.
– Ай-ай-ай!.. – опечалился моторист. – И много ушло?
– Да нет, немного. Аккурат мы воз навстречу вели, к «Немде» цеплять. Пиловочник сплошь, двести сорок метров. Ну, увидал я: лес в лоб идет…
– Буксир топором да к берегу! – сказал моторист. – Затрет бревнами – «мама» сказать не поспеешь.
Иван улыбнулся.
– А я по-другому рассудил. Плот только сплочен, троса добрые, а ширина в этом месте невелика: развернул, корму в Старую Мельницу сдал – там камни, уязвил прочно. А катерок свой за мысок спрятал. Знаешь, где малинники?
– Ну?
– Ну и сдержал лес, не пустил в Волгу-то, на простор.
– Ишь, сообразил! – завистливо вздохнул моторист. – Премия, поди, будет, благодарность…
– Благодарность, может, и будет, а вот помощника уж не будет, – вздохнул Иван. – Как ударило нас первой порцией – троса запели, а Федора на бревна сбросило. Выловили, а рука на жилах висит.
– Оклемается, – уверенно сказал моторист. – Мужик здоровый. Да и доктор молодец: меня пластал – любо-дорого.
Стемнело, когда из операционной вышел доктор. Увидев его, моторист трусливо юркнул в палату. Скрипнув стулом, Иван встал навстречу, но доктор опустился рядом, и Иван, постояв немного, тоже присел. Он стеснялся начинать разговор, а доктор молчал, медленно разминая в пальцах папиросу.
– Перелом позвоночника, – сказал он, прикурив и глубоко затянувшись. – Скверное дело, капитан.
– Долго пролежит? – тихо спросил Иван, плохо представляя, что это значит.
– Всю жизнь. – Врач курил жадно, изредка разгоняя рукой сизые клубы дыма. – Всю жизнь, капитан, какая осталась…