Осень в Москве принято хвалить – какое замечательное время года! Происходит это из-за сравнения с прошедшим летом, которое было отвратительно душным, и ещё не наступившей зимой, что обещает быть аномально холодной. Нет в осени ничего замечательного – с утра на улице стоит слякотный октябрьский день, моросит мелко и противно, хоть наружу не выбирайся: в такую погоду недобрый хозяин даже злую собаку на улицу не выгонит. Наверное, поэтому я замечаю его сразу: пёсик одиноко сидит под одной из тумб университетской ограды, увенчанной медным глобусом. Собственно, таких глобусов два, они попарно обозначают бывший каретный въезд, которым лет сто, по причине всеобщей автомобилизации, не пользуются. Глобусы те старинные, из позеленевшей меди и исключительно декоративные, а потому совершенно бесполезные. Впрочем, любой глобус совершенно бесполезен: покажите мне капитана, который станет прокладывать курс корабля по глобусу!
Пёс внимательно оглядывает выходящих из здания, словно кого-то ищет: что, дружок – потерялся? Впрочем, если судить по его затрапезной внешности, беспризорник он давнишний: по уши грязный, по живот промокший и наверняка не кормленный. Сквозь пряди когда-то белоснежной, а теперь бурой и свалявшейся шерсти сверкают глаза-бусинки, в полуоткрытой пасти видны мелкие клыки и розовый язык. Своей породой пёсик больше всего смахивает на болонку, хотя на это тему можно поспорить: одно ухо у него чёрное, видать, бабка согрешила с соседским фокстерьером. Только спорить не с кем.
Наши взгляды встречаются. Пёс пристально смотрит на меня оценивающим взором, слегка наклонив голову и высунув язык. Прости, но мне своих хлопот хватает и нет ни малейшего дела до бесприютных собак; избегая собачьего взгляда, я накидываю капюшон на голову и двигаюсь вверх по Маховой. Дождь, прежде бывший набором отдельных капель, усиливается, тем подтверждая мой прежний тезис о московской осени. Из-за плотного потока машин над улицей висит низкий смог, на перекрёстке повернувшая авто обдаёт меня струёй воды. Я мысленно отвечаю ей неприличными словами и поднимаю вверх руку со средним пальцем: и тебе хорошей дороги!
Та же самая собака попадается мне на глаза у входа в подземку – чумазая болонка, левое ухо чёрное. Она сидит на парапете с названием станции – самая лучшая позиция для наблюдения. Из промокшей толпы она выбирает именно меня: я чувствую на себе тот же пристальный взгляд. Стараясь не обращать на собаку внимания, спускаюсь по ступеням: отвали, приятель! В поезде про настырного пса я быстро забываю, погрузившись в дебри какого-то новомодного романа из жизни говорящих чаек – впрочем, стройные ножки девушки, сидящей напротив, мне нравятся больше. «Следующая станция – Новая Слобода!» На выходе дождя нет, пса – тоже. Под аркой, у чугунных ворот, ведущих во двор, я встречаю Равиля, нашего дворника. На нём длинный, до пят дождевик – есть дождь или нет, он всегда одет именно так. Он возится с замком дворовой калитки:
– Привет работникам метлы и лопаты!
Мои руки заняты пакетами, через плечо – сумка с парой бутылок. Равиль любезно помогает мне протиснутся в калитку. Я предупреждаю его, что жду гостей, и что их будет много: всех впускать, никого трезвым не выпускать.
На ступенях подъезда я вижу пса. Могу поклясться, это тот же самый блондин с чёрным ухом, что находился у университета и у входа в подземку! Теперь этот пострел встречает меня во дворе, терпеливо сидит на ступеньках у входной двери, явно дожидаясь именно меня: привет, как давно мы не виделись! Вопрос, как он сумел столь быстро переместиться из одного места в другое и обманул бдительность нашего дворника, смутно всплывает у меня в мозгу, и, не найдя решения, теряется среди остальных, не менее мудрых мыслей.
