- Раевская Наталья Дмитриевна приговаривается к четырем годам
лишения свободы колонии строгого режима, - говорит строгий голос
судьи и ее слова обрушиваются, как раскаты грома. А потом
отчетливый стук молотка. Один удар, другой. Этот глухой стук эхом
отдается в моей голове. Сердце екает, вырывается из груди. Жадно
глотаю воздух и не верю в происходящее. Не верю… Это все неправда,
это все происходит не со мной. Эта какая-то ошибка, вымысел.
О чем я думала, когда зачитывали
приговор? Я думала, как дальше с этим жить. Четыре года! Четыре!
Целая вечность для меня, хотя бы потому что я не смогу увидеть
своих детей. Не смогу обнять, поцеловать, так сильно прижать их
груди. И эта мысль убивала, разрушала мой внутренний мир, как
атомная бомба.
Прикрываю веки, полностью погружаюсь
в темноту. В ту самую безысходность, в которой сейчас оказалась.
Почему его нет в зале суда? Почему адвокат даже не пытался задавать
вопросы, строить какую-либо линию защиты? Ничего не понимаю, не
верю в происходящее, не хочу верить.
Не знаю что делать дальше? Ждать,
верить, надеяться? На что надеяться… На что?
Покидаю зал заседания.
Присутствующие смотрят мне вслед, шепчутся между собой. Мать
погибшей девушки в черном платке вытирает платком слезы и
проклинает меня при всех:
- Ты! Ты ее убила! - презренно
смотря, тычет в меня пальцем.
Опускаю взгляд в пол и боюсь
смотреть ей в глаза, хотя я ни в чем не виновата не перед ней, не
перед всеми, кто сегодня собрался в зале суда.
- Лицом к стене, руки за спину, - и
снова грубый женский голос за моей спиной. На меня надевают
наручники, затем выводят из зала заседания, ведут по длинному
коридору.
- Пошла быстрее! - толкают в спину и
я ускоряю шаг.
Стараюсь идти, но ноги
подкашиваются, становятся ватными. Не оглядываясь, держу руки за
спиной и мне хочется кусать губы в кровь, особенно когда вижу своих
детей.
- Мама! Мамочка! – закричали они,
когда меня вывели из зала суда.
Тут же рывком бросаюсь к ним, но
чья-то сильная рука дергает сзади. Не удерживаю равновесие и падаю
на колени.
- Мамочка! Все будет хорошо. Мы
узнавали! - раздаются их миленькие голосочки.
Мои родненькие, мои очаровательные
ромашки. Рома и Машенька. Они стоят в дальнем углу, смотрят на меня
своими выразительными глазками, рядом с ними какая-то женщина. Вижу
ее впервые. Кто она? А где же он? Почему его нет рядом с нами?
Они разрешили подойти к детям.
Провожу ладонью по их бархатистым щечкам и сердце обливается
слезами. Кровиночки мои…
- Мама скоро вернется, просто нужно
немножко потерпеть. Мы снова пойдем в парк, будем долго гулять и
кататься на каруселях.
- А еще кормить уточек, -
подтверждает сын.
- Обязательно! - так хочу их крепко
обнять, но не могу… Кисти моих рук сдавливают наручники.
- Мы знаем, мамочка, потому что ты у
нас самая лучшая, - Машенька улыбается и милые ямочки на ее щеках
становятся еще выразительнее.
- Мамочка! Мы скучаем за тобой. Мы
хотим, чтобы ты вернулась домой.
- Я скоро вернусь. Совсем скоро…
- Ну все пошли, - и снова этот
злобный голос, и снова меня толкают в спину.
Уводят, я несколько раз
оборачиваюсь. Дети не плачут, только смотрят мне вслед, тянут ко
мне свои тонкие руки.
- Мамочка! Мамочка…, - я продолжаю
слышать их голоса.
Это мой конец света. Мой Апокалипсис
души.
Я шла, прощалась со своей прошлой
жизнью, а в душе еще тлел огонек надежды, что еще не все потеряно,
что все может измениться в последний момент.
Меня ведут в камеру. Четыре кровати,
проржавевшая раковина, маленькое окошко в клеточку, через которое
едва пробиваются солнечные лучи. А еще небольшой деревянный стол на
котором хаотично расставлены алюминиевые чашки с крепкой, почти
ядовитой заваркой.
