- Вот вам, - любимый бросает к моим
ногам небольшой кошель с золотом, - первое время протянете.
У меня на руках наша новорождённая
дочь. Я надёжно её запеленала, но от ужасного мороза, терзающего
кожу, вряд ли спасёт даже пуховой платок.
- Ран! – смаргиваю слёзы, - оставь
хотя бы малышку! Мне некуда идти! Нас никто не ждёт! Наша дочь не
заслужила умереть от холода в сугробе!
Мои ноги уже промокли. Далеко ли
уйду…? Золото не спасёт, если некому заплатить.
- Ваша судьба – больше не моя
забота, - взгляд его ледяных глаз ранит сильнее, чем беспощадный
мороз, - мне похер, чем закончит продажная шмара вроде тебя.
- О чём ты вообще…?!
От шока едва шевелю губами. Крошка в
руках ворочается, а я чувствую, как распирает грудь – время
кормления. Дочь хочет есть, а я даже этого не смогу сделать на
таком холоде! А на десятки миль вокруг нет никого, кто мог бы нас
приютить! Ни единого жилого дома…
- Таскаться меньше надо было, -
жёстко отрубает он.
- Ран…
- Мать из тебя паршивая, - добивает
он, - не знаю ни одной, которая согласилась бы бросить своё дитя.
Ты же только что сама это предложила.
Ярость просто ослепляет меня! И даже
немного согревает.
- А ты, получается, хороший отец?!
Прогоняешь нас в метель, и несёшь какой-то бред!
- Рот закрыла.
Я умолкаю, но не потому, что так
велит Рангард. Просто осознаю, что он меня не услышит. Ему
наплевать, что случится с его собственной дочерью, крошкой
нескольких дней от роду! И если равнодушие ко мне и моей судьбе ещё
можно как-то оправдать… То как оправдать равнодушие к малышке?!
Мы ведь даже не успели дать ей
имя…
- Умоляю, Ран, - пытаюсь ещё раз, но
не ради себя, - не обрекай дочь на смерть из-за нелюбви ко мне!
Мой муж просто смотрит на меня, и я
вдруг понимаю, что этот взгляд прощальный. Мы поженились и стали
жить вместе полтора года назад, и таким взглядом супруг награждает
меня впервые.
Взгляд скользит к окну на втором
этаже: только что там мелькнула фигура в алом платье. В эту секунду
всё становится на свои места.
Он полюбил другую. Поэтому решил
выгнать нас с дочерью.
- Ран…
Он уходит. Я с болью слежу за
широким разворотом его плеч под меховым плащом, когда он скрывается
в глубине замка.
Стражники заступают на посты, и
перекрещивают алебарды прямо перед входной дверью.
Нас не пустят внутрь. Это конец.
Знаю, что нет смысла умолять их о
милосердии. Потому отворачиваюсь и смотрю вдаль – туда, где бушует
настоящий снежный ураган.
Дочка мечется в одеяльце, словно
понимает, что папа выбросил её на верную смерть. Вскоре её лепет
переходит в плач, а плач – в надрывный крик.
- Мне хотя бы найти, где присесть,
любовь моя, - шепчу ей, бредя по снегу, и глотая слёзы, - и я тебя
покормлю.
Оглядываюсь, но замка уже не видно в
метели, хотя вряд ли я отошла далеко. Вблизи нет абсолютно ничего,
кроме толщи снега, потому вскоре я просто сажусь, сложив ноги под
себя, и спешу покормить кроху, пока не замёрзла окончательно.
Голодная малютка жадно припадает к
груди, и я накрываю её сверху своим плащом. У меня перед глазами
пробегают тысячи секунд, которые я провела рядом с Рангардом, и ни
в одной из них я не заподозрила жестокости, которой он сегодня
ударил меня наотмашь.
Нас ударил…
Мне невыносимо холодно. Я уже не
чувствую пальцев на ногах, да и стоп в целом. Плащ подо мною мокрый
от снега, так что вскоре я промокну насквозь.
Дочь под плащом ест всё менее
энергично, и я отбрасываю ткань, чтобы проверить её.
Осоловевшие глазки малышки
заставляют меня оцепенеть.
Она не засыпает.
Она замерзает.
Вместо паники в голове лишь
обречённая собранность. Достаю крошку из одеяла, и прижимаю к себе,
к уже замёрзшей на холоде груди. Одеревеневшими пальцами застегаю
пуговицы своего платья поверх дочки, потом набрасываю на неё
одеяльце.
