Подойдя к колодцу, Джорджия остановилась. Откуда такой странный запах? Пахло как будто горелым, но вокруг не было видно ни горевших деревьев, ни даже дыма, тем не менее запах ощущался явственно.
Удивленно покачав головой, Джорджия пошла к колодцу, считая шаги. Это вошло у нее в привычку. Она была должна носить домой воду для отца, который был кузнецом, часто ей приходилось ходить к колодцу даже дважды в день.
Носить воду было тяжело, но Джорджия никогда не жаловалась. Отцу приходилось много работать, чтобы прокормить ее и Мэри, ее младшую сестру. Их мать умерла во время родов. Джорджия смутно помнила ее.
Надо было поторапливаться. Король сделал отцу почетный заказ – выковать подковы для лошадей. Сам же монарх отъехал в поля на весеннюю охоту, предоставив отцу месяц на работу. Кроме того, у отца были и другие заказы. Весна – жаркая пора для кузнеца.
1844 год
На лондонском балу
Лашем сделал большой глоток, хотя прекрасно знал, что головную боль не лечат вином, напротив, от вина будет только хуже. Но ради того, чтобы забыться, хотя бы слегка, он был готов и не на такую жертву.
Ему смертельно надоело все время смотреть на себя как на герцога Лашема, иначе говоря, как на очень важную особу. Так, во всяком случае, считали все, за исключением его самого; куда бы он ни пришел, он всегда оказывался в центре внимания, от которого никуда нельзя было деться.
В бальном зале собрались все сливки высшего света. Но в отличие от всех тех, кто сюда пришел, он никогда не чувствовал себя так легко и непринужденно, как они. Разве могло быть с ним такое, да никогда в жизни! Лашем стоял с краю, наблюдая за развевающимися платьями дам, чем-то напоминавшими ему детскую игрушку – юлу.
Хотя в детстве ему не позволяли играть с таким веселыми и смешными игрушками, как юла, но разглядеть ее – увидеть забавное в человеке – он мог.
– Наслаждаетесь одиночеством, ваша светлость? – раздался вдруг чей-то голос с той стороны, где находился его слепой глаз. Лашем вздрогнул от неожиданности, отчего вино пролилось ему на перчатку, и обернулся. Почти рядом, сбоку стояли хозяйка дома и две ее дочери. С Лашемом постоянно происходили недоразумения из-за утраченного глаза, весьма досадные, но вовсе не смертельные, хотя они сильно его раздражали.
– Да, похоже, что так. – Лашем вежливо поклонился сразу всем трем дамам.
Дамы молча смотрели на него во все глаза, словно ожидая, что он скажет дальше, какой гранью герцогского величия их удивит, как будто он был не человек, а живое воплощение чего-то возвышенно высокого.
Однако Лашем не мог играть свою роль по щелчку пальцев, даже для небольшого представления ему требовалось вдохновение. Кроме того, ему надо было как можно быстрее снять мокрую от вина перчатку, прежде чем идти танцевать с какой-нибудь дамой из внесенных в его список приглашенных. Если бы дама вдруг заметила, что у него влажная перчатка, то по ошибке могла бы счесть, что влажной она стала от пота, что герцог вспотел от волнения, танцуя с ней, а это вызвало бы у нее определенные надежды и, что еще хуже, назойливые и глупые вопросы, на которые ему вообще не хочется отвечать.
Нелегко все-таки быть объектом пристального внимания высшего общества! У себя дома он отдыхал от роли герцога, дома он мог быть самим собой. Какое же это было блаженство! Но если бы он женился, то рядом с ним все время находился бы человек, который, в этом у Лашема не было никаких сомнений, смотрел бы на него точно таким же выжидающим взглядом.
– Извините меня, – вежливо произнес он, обращаясь к глядевшим на него широко раскрытыми глазами дамам. Поклонившись, он быстро пошел прочь с таким видом, будто вспомнил о каком-то важном деле, хотя на самом деле ему хотелось одного: чтобы его оставили в покое.
