– Наберите в тональном режиме внутренний номер сотрудника или ждите ответа опера-тора, – и в трубке раздается голос Луи Армстронга:
And I think to myself
What a wonderful world!
[1]Интересно, кто выбрал эту мелодию. Директор крематория? Продавец автоответчиков («У меня есть то, что соответствует профилю вашей компании»)? Не исключено, что хрипло-сладкий стандарт – номер один в каком-нибудь траурном хит-параде, самый популярный музыкальный фон на церемонии сожжения.
В американских комедиях часто повторяется этот сюжет. Прах в сумке, в коробочке, в банке из-под печенья. Бренные останки в вазе над камином, в кухонном шкафчике, на подоконнике. «Что это ты здесь держишь?» – «Бабулю». И начинается круговерть забавных перипетий. Взрываются очередные гэги. Кошка сталкивает урну. Пьяный гость путает пепел с кокаином. И наконец кульминация: церемония развевания праха – обязательно в ветреную погоду, чтобы легкий бриз мог пустить серое облако прямо в лица собравшихся. Затем – оргия чихания, прокашливания и отряхивания.
Мы с вами видели много глупых фильмов.
* * *
Я пришел в квартиру, где его уже не было. Сбежались подруги моей матери, все суетились.
– В варшавских газетах или общепольских?
– Можно оставить себе фотографию из паспорта?
– А у вас не найдется немножко сливок? Обычное молоко тоже сойдет, если сливок нет.
Администрация кладбища. Крематорий. Жизнь превратилась в череду заданий. Чувство беспомощности настигло меня через несколько дней, когда в бюро ритуальных услуг я просматривал глянцевый каталог с урнами.
Все модели походили на гибрид греческой вазы и китайского термоса. Переливались парчой. Отливали хромом. Были золотые, бело-золотые, малахитовые и черные. С затейливыми ручками всевозможных форм. Некоторые выглядели как старомодные банки с металлическим зажимом. Другие напоминали горшочки Винни-Пуха. Преобладал пластик, но в каталоге также имелись варианты из натурального камня (видимо, и у природы бывают неудачные дни).
Ну и конечно кресты. Высеченные. Нарисованные. Приклеенные сбоку. Торчащие сверху (как миниатюрный Гевонт (1)). Разумеется, не обошлось без тернового венца, Мадонны в полупрофиль и Иисуса Скорбящего. Бедный отец. Неверующий еврей, совершенно не интересовавшийся религиозными вопросами, оказался за бортом целевой аудитории.
В качестве альтернативы предлагался цветок – белая лилия или увядшая роза. По мнению погребальной индустрии, Польшу населяет два типа людей: христиане и представители секты флористов.
Я листал страницы, директриса начинала нервничать. Под ее взглядом я в итоге выбрал какой-то образец – поменьше украшений, форма попроще, и даже белая роза смотрелась вполне скромно.
Затем несколько часов я обманывал сам себя, что всё в порядке. Но это было не так. Отец никогда бы не согласился на подобную посудину. Свинство – пренебрегать чьими-то эстетическими чувствами только потому, что этот кто-то умер.
* * *
Вкус отца долгие годы определял нашу жизнь. Его вердикты выносились стремительно и не подлежали обсуждению. Мы жили на эстетическом минном поле. Со временем я научился обходить ловушки, и по мере того, как протаптывал безопасные тропинки, во мне росло чувство солидарности. Мы стали товарищами по оружию в этой войне со всем миром.
Дело в том, что отец не пускал уродство на порог.
Мы жили на осадном положении, как визуальные амиши (2). Против нас была политическая система. Экономика. Климат. Стоит только открыть дверь, а там – покрытые масляной краской стены, полы в крапинку. Лифт с сожженными кнопками, панельный дом, пейзаж позднего социализма.
