После очередного запоя Шурик спускался в погреб, бросал телогрейку на самодельный топчан и несколько дней подряд пил капустно-огуречный рассол. Через неделю его внешность обретала человеческие черты. За всю жизнь он ни разу не лежал в больнице и всем рекомендовал свой метод излечения. Так продолжалось несколько лет.
Но на этот раз его хваленый метод дал сбой. Шурика мутило от всего. Даже от рассола. После двух недель изматывающей тошноты зеленого и отощавшего Шурика привезли в больницу. И тут он вдруг понял, что жить ему осталось с гулькин хрен. Это подтвердил и врач, когда пригласил Шурика в ординаторскую для «конфиденциальной» беседы.
– У вас, Александр Михайлович, запущенная форма карциномы.
– Чего? – прищурился Шурик.
– Вы тяжело больны. Нужна срочная операция. Повторяю, срочная, – доктор пристально посмотрел на пациента. – Упустите время, и она вам не понадобится.
От такого поворота судьбы Шурик опешил, и только нервно крутил пуговицу на своей рубашке, до конца не осознавая, о чем говорит врач. Слова какие-то странные – «циркома»…
Пал Палыч, так звали хирурга, был мужиком крупным, с некрасивым мясистым лицом, широкими ладонями и толстыми, похожими на сардельки, пальцами. Все в больнице, от персонала до пациентов, звали его исключительно по отчеству: «Палыч». Доктор был резким, не стеснялся в выражениях, а его руки, как показалось Шурику, и вовсе не годились для тонкой и деликатной профессии хирурга. К тому же Палыч, поговаривали, не отказывался от «благодарности» пациентов. Все в больнице знали, что с конфетами к нему лучше не заходить – выгонит. Местный эскулап предпочитал конверты. Пациенты из уст в уста передавали негласный прейскурант хирурга, добавляя при этом, что берет-то он «по-божески», и, правду сказать, было за что. Оперировал Палыч как бог. Осложнения и летальные исходы на операционном столе у него были редчайшим исключением, поэтому больные хотели попасть только в его руки.
– Операцию мы, конечно, сделаем, – полистав толстый блокнот, продолжил доктор. – Но не сразу. У меня очередь. Ваша подойдет месяца через три, а то и четыре. Короче, когда оформите квоту и в больницу поступят деньги из департамента здравоохранения. Но… должен вас огорчить, – Палыч глубоко вздохнул. – И по квоте у меня тоже очередь. Большая. Больница у нас переполнена. Хирургов не хватает. Приличный врач в такое захолустье не поедет. Все же в Москве норовят пристроиться, вот и приходится пока одному за всех отдуваться. Можно, конечно, ускорить сроки, – выдержав многозначительную паузу, продолжил доктор, – так сказать, на коммерческой основе. В этом случае операция вам обойдется тысяч в сто пятьдесят. Если вас устроит такой вариант, могу договориться с другой больницей, где возможностей побольше. По своим каналам, разумеется.
Палыч замолчал в ожидании реакции больного. В большинстве случаев его предложение вызывало у пациентов немедленный отклик. Собственно, на это доктор и рассчитывал. Но, к его удивлению, Шурик продолжал крутить почти оторванную пуговицу, не проявляя никакого интереса к перспективе своей жизни.
После затянувшегося молчания хирург понял, что взять с Шурика нечего и тратить на него время бессмысленно.
– Вы, видимо, человек пьющий. И, судя по всему, у вас таких денег нет, – безапелляционно подытожил доктор, прозрачно намекнув, что прием окончен.
– Денег у меня нет. Это правда, доктор. Ни таких, ни других. У нас в деревне все без денег живут. Давно. Работы нет, кормимся с огорода, – поерзав на стуле, Шурик засунул оторванную пуговицу в карман и прошелестел:
– Перебиваемся случайным заработком. Уж полдеревни на кладбище. А вам – большое спасибочко! – он приложил ладонь к груди и склонил голову.
